К багаудам снова были посланы эмиссары, дабы узнать, будут ли они охранять край в то время, когда гунны уйдут, и воспрепятствуют ли подходу римских войск с севера или с востока? Ответы были даны довольно расплывчатые, но тем не менее сложилось впечатление, что на них можно рассчитывать. Но тут Берику сообщили неприятное известие: Евдоксия, объезжавшего багаудов на востоке Парижского бассейна, обозвали предателем, продавшимся диким захватчикам, тот пришел в ярость, и его закололи.

Во второй половине дня 23 июня, как и было предусмотрено условиями капитуляции Орлеана, довольно сильный отряд гуннов вернулся в город. Онегез прибыл уточнить с комендантом гарнизона условия нейтрализации Орлеана. Договорились, что орлеанцам возвратят часть оружия, необходимого для защиты от возможного нападения разбойных шаек, при условии, что они обязуются не вступать в какие бы то ни было военные формирования римлян. За соблюдением условий останется наблюдать гуннский гарнизон.

И вдруг послышался невообразимый шум, как будто все разом вскрикнули от удивления или страха. Онегез поспешил подняться на стену. Аттила выбежал из шатра. Невероятно, но факт! На горизонте все отчетливее виднелась огромная армия, надвигавшаяся на город с севера! Еще одна показалась с западной стороны! Аэций и Торизмонд!..

Началась невообразимая неразбериха. Баллисты и катапульты были слишком далеко, чтобы ими воспользоваться сейчас, более того, их мог захватить противник. Предстояло прорываться через живую стену вражеских воинов. Аэций неизбежно окружит весь лагерь подковой, прижав к реке. Аттила знал, что численный перевес на его стороне, но он оказался в наихудшем для него положении — положении осажденного, на него напали. Audaciores sunt semper…

К своему великому удивлению, он увидел, что уже соединившиеся вражеские армии не спешат охватывать гуннов кольцом, как он предполагал. Напротив, можно было даже предположить, что они намерены сами стать лагерем!.. Аттила сообразил: войска утомлены долгими и быстрыми переходами. Наконец-то повезло!

В его распоряжении были две возможности: переправить на другой берег пехоту на плотах и лодках Сангибана, а конницу пустить вплавь, или же на рассвете следующего дня бросить на врага заведомо обреченный отряд, что позволит вывести по обе стороны основные силы.

Но вот сильный отряд противника с баллистами приблизился к городским укреплениям, поставил большой шатер, окопался, выставил часовых. Аттила узнал военачальника с гордой осанкой, который стоял у входа в шатер. Это был Аэций.

Каковы его намерения? Долгая осада? Это не его стиль. Кроме того, припасы быстро иссякнут. Ночная атака? Маловероятно: его войска устали. Атака завтра или послезавтра, благо баллисты уже на месте? Вот это больше похоже на правду.

Но цель Аэция в любом случае заключалась не в истреблении гуннов, а в их изгнании. Аттила знал, что даже при поддержке вестготов армия галло-римлян не могла сравниться с его войском. Если Аэций узнает, что гунны хотят уйти на восток, он, вполне вероятно, не станет им препятствовать, так как стяжает славу, не обнажив меча. Аттила же где-нибудь свернет обратно. Быть может, тогда вестготы уже отправятся домой и все огромное войско гуннов обрушится на оставшихся в одиночестве галло-римлян. Audaciores sunt semper…

Однако в тот момент необходимо было знать планы Аэция, чтобы понять, как он поведет себя, если гунны отступят. Первой мыслью было направить к нему Аниана: тот выполнил бы поручение ради спасения человеческих жизней. Но по здравому размышлению Аттила решил, что это невозможно — простые гуннские воины заподозрят переговоры о капитуляции. Ни за что!

И тут его осенило! Он даже засмеялся от удовольствия. Констант! Констант, галл, бывший секретарь-советник Аэция, которого тот в свое время отпустил из собственной канцелярии на службу к Аттиле. Тактика была разработана быстро. Констант вернулся в город, один поднялся на стену напротив шатра, у которого все еще стоял неподвижно Аэций. Тот обратил внимание на одинокую фигуру и узнал своего подчиненного. Он помахал ему рукой. Констант жестами дал знать, что хочет поговорить. Аэций согласился, отослав охрану. Констант тайно пробрался в лагерь и скрылся в шатре Аэция.

Нет, Аэций отнюдь не намеревался нападать на осажденного, но численно превосходящего противника, если тот попытается уйти. Пусть только Аттила снимется с лагеря. Это все, чего он требует. Но пускай поторопится и уйдет как можно дальше! Когда? Этой же ночью.

Аэций добавил, что это решение устроит всех. Сам он прославится, одержав победу не сражаясь, покажет вестготам, как его страшатся враги и сколь полезен им союз с римлянами, если одно только его появление обратило в бегство сильного противника, а кроме того, его воины оценят, что он старается сберечь им жизнь. Аттила, в свою очередь, может преподнести свое ночное бегство так, будто он сумел гениально провести врага и ускользнуть у него из-под носа, не потеряв ни одного воина, и ему не составит труда объяснить отступление исключительно стратегической необходимостью вести войну в другом месте.

Аэций добавил и еще нечто заключавшее в себе немалую долю истины, сообщив собеседнику, что до него дошли сведения, будто империя гуннов, освободившись из-под тяжелой десницы своего господина, застрявшего в Галлии, начинала выходить из повиновения; Эллак боролся с мятежами в урало-каспийском регионе; все земли степной Центральной Азии отказались признавать власть гуннов и постепенно уничтожали их знаменитые «укрепленные пункты»; гуннские племена сцепились между собой и постепенно возвращались к разрушительному хищническому кочевничеству. У Аттилы были все основания оперировать этими аргументами.

Констант подтвердил согласие Аттилы. Гунны уйдут этой ночью. И в подтверждение благих намерений часть войск уже сегодня вечером переправится на другой берег Луары.

«Нет! — воскликнул патриций. — Нет! Я не хочу подвергаться даже малейшему риску на юге. Я сказал, что отступление должно быть в северо-восточном направлении. Я намеренно разбил свой личный лагерь перед расположением войск — моих и Торизмонда. Если ночной отход произойдет в указанном направлении, воины ничего не заметят. Ваши войска должны будут уходить двумя группами. Первая пройдет к востоку от армии вестготов, оставшись незамеченной, вторая — к востоку от моей армии, которая ее также не обнаружит. Ты проследишь, чтобы объединение групп произошло в Бельгарде. Должно быть так.

— Патриций, я позволю себе настоять на моей просьбе. Нельзя бросить аланов. Надо дать им возможность уйти с нами, если они не смогут заключить с тобой мир.

— Тебя это не касается. Не беспокойся об аланах.

— И тем не менее их нельзя бросить.

— Предоставь мне договориться с ними.

— Но, патриций, все уже готово для переправы через Луару, и я обещаю тебе лично, что гунны, которые окажутся на другом берегу, перейдут реку снова у Жиена и быстро нагонят главные силы.

— Послушай, Констант. Ты был и остаешься моим другом. Я сделал тебя другом Аттилы, и сегодня я этому рад больше, чем когда-либо. Запомни хорошенько, что я тебе скажу. Я разрешаю тебе, хотя это и противоречит моим желаниям, организовать переправу через Луару части гуннского войска. Но я тебе прямо говорю, что этим хочу только преподать еще один урок Аттиле. Я не стану препятствовать переправе. Никто не станет. Но он сам не ступит на другой берег.