— Эй! — внезапно вскрикнула Симба.

Дракула остановился.

— Смотри! — сказала Симба.

Племянник лежал чуть ниже по склону.

Рядом с ним зияла дыра.

Он лежал на животе, уткнувшись лицом в траву.

А ноги его свешивались в дыру.

— Ба! — выдохнул Дракула и присвистнул.

— Что? — спросила Симба.

— Яма, — сказал Дракула. — Твой племяш угодил в яму…

— Он живой? — спросила Симба.

— Живой, — ответил Дракула, — только без сознания… Или спит…

Симба приблизилась к Майклу и прислушалась. Майкл дышал.

Симба села рядом и заплакала.

— Опять, — возмутился Дракула. — Ты чего опять плачешь!

— Это ты! — сказала Симба. — Это всё ты! Если б не твои дурацкие мессаги, он бы не вбил себе в голову, что ему надо меня спасать!

— Вбил бы что–нибудь другое, — пробурчал Дракула и потряс Майкла за плечо.

Тот не просыпался.

Дракула перевернул его на спину, Михаил улыбнулся во сне, но глаз не открыл.

Дракула заглянул в яму.

— Глубокая! — сказал он уважительно. — И как он оттуда выбрался?

— Выбрался! — передразнила Симба. — Он–то выбрался!

— Не сердись, — взмолился Дракула. — Я больше не буду…

— Чего не будешь? — мрачно спросила Симба.

— Пудрить тебе мозги! — засмеялся Дракула и взял Михаила за плечи. — Помоги лучше!

— Как? — спросила Симба.

— Бери его за ноги, и понесли!

— Куда? — осведомилась Симба.

— На вершину, там солнце! — раздражённо ответил Дракула, и Симба послушно схватила племянника за ноги.

Он был длинный и тяжёлый, нести его было неудобно.

И он никак не приходил в себя — даже несмотря на то что иногда стукался копчиком о землю.

По Симбиным щекам вновь покатились слёзы.

На вершине они положили Михаила у кромки скалистой короны.

Обессиленно уселись рядом.

И опять ощутили гнёт тишины, слева, справа и даже вверху, там, где палило полуденное солнце, царила тишина, вроде бы безмятежная, но пронизанная неведомой опасностью.

Скалы всё так же тихо гудели, и у Симбы снова начала болеть голова, а Дракула вдруг поморщился и начал тереть пальцами виски.

И тут Михаил открыл глаза.

Он посмотрел сперва на Симбу, затем на Дракулу, потом перевёл взгляд на небо, улыбнулся и как–то очень тихо произнёс:

— Слышите?..

— Что? — спросила Симба.

— Слышите?.. — повторил Михаил и замолчал.

Он внезапно сел, прислонившись спиной к скалистой короне, опять как–то заторможенно посмотрел вначале на Симбу, потом на Дракулу, а затем громко и чётко, почти по слогам произнес:

— Слышите, они поют!

Я видел самого себя лежащим на спине и глядящим в небо.

Глаза мои были широко открыты и абсолютно пусты — точно две стекляшки с точечками посередине.

Бред, полный бред, но я не мог от него отделаться.

Я действительно видел самого себя лежащим навзничь.

И ещё я видел Симбу с Дракулой у озерца под водопадом.

Причём одновременно они шли к вершине.

И в то же время — разговаривали внизу, у подножия горы.

Мне не было страшно, мне было любопытно — я смотрел на самого себя, озирался вокруг, и мне казалось, что я вижу весь мир целиком.

Я впервые понял, что это такое, мир целиком.

Он не просто огромен, он так огромен, что его можно увидеть только раз в жизни.

И для меня этот момент настал.

Тот я, который лежал возле ямы, внезапно дёрнулся и попытался перевернуться.

Наверное, солнце сильно лупило мне в глаза.

Беспомощные, широко открытые, незрячие.

В том–то и фишка — глаза мои были незрячи, но солнце лупило в них, и мне захотелось перевернуться на живот.

Машинально, не чувствуя собственного тела, не чувствуя ничего, кроме ослепительных, жгучих солнечных лучей.

В этот миг Дракула снял тёмные очки.

Он снял очки и впился глазами в голую спину Симбы, которая плюхнулась в озерцо и, взвизгивая, замолотила по воде руками.

Я смотрел на Симбу и видел её грудь.

Отчетливо, будто в бинокль.

Хотя в бинокль сейчас смотрел Дракула.

Старый кобель, как иногда говорит матушка папеньке.

Папеньку с матушкой я, между прочим, тоже видел.

Папенька лежал на пляже под тентом и читал газету.

Слова в газете были не русские, но и не английские.

Напечатаны латиницей, а язык незнакомый.

Турецкого папенька не знает, так что, скорее всего, он просто разглядывает картинки.

А матушка плывёт по направлению к буйкам, и я вижу, что ей хорошо.

Она ведь не в курсе, что на самом деле хорошего мало, её сын валяется без сознания у какой–то дурацкой ямы, и непонятно, придёт он в себя или нет.

Впрочем, и не приходя в себя, я умудряюсь перевернуться на живот, а значит, я всё же не без сознания.

Со мной что–то другое, не знаю что.

Вернее, это тот я не знает, а этот я знаю практически всё.

Вернее, вижу.

Знать и видеть — не одно и то же.

Но для того чтобы знать, ясно видеть необходимо, хоть и не достаточно.

Я ухмыляюсь, глядя, как моё тело пытается устроиться поудобнее, солнце больше не слепит мне глаза, зато шпарит в затылок, но мне это всё равно.

Симба выходит из воды, Дракула воровато опускает бинокль и отводит глаза.

Симба что–то говорит ему, а потом надевает майку — прямо на мокрое тело, жаль, что её грудь спряталась под материей.

И чёрный треугольник тоже прячется, Симба натягивает трусики, потом джинсы, встряхивает своими красными волосами, и они вспыхивают на солнце.

Солнце.

Я совсем рядом с ним, но мне не жарко.

Жарко тем, кто внизу, — и мне, и Симбе, и Дракуле.

И папеньке жарковато, он втягивает лежак поглубже под тент.

А матушка подплывает к буйкам, я отчётливо вижу, как она окунает лицо в волны и отфыркивается.

И столь же отчётливо вижу другую картинку, которая поначалу возникла передо мной в каком–то тумане, однако туман быстро развеялся.