За ужином Луизу посадили между Наполеоном и царем. И она, отказавшись от строгих манер королевской супруги, принялась игриво кокетничать, что умела делать с большим мастерством. Император галантно предложил ей розу. Она приняла ее и ловко ответила: «Да! Но с Магдебургом», пытаясь добиться, чтобы Пруссия избежала раздела и не потеряла свои владения к западу от Эльбы. Собеседник уклонился от ответа.

На следующий день император сообщил свои условия на бумаге, которую следовало тут же подписать. Пруссия теряла практически половину своих владений в западной Германии в пользу новорожденного Вестфальского королевства, которым будет править Жозеф Бонапарт, а в польских областях в пользу герцогства Варшавского, на некоторое время оживившего Польшу. «Оба крыла прусского орла» оказались сломаны. Луиза не сумела спасти Магдебург. Унизительный договор, названный кем-то из дипломатов «шедевром разрушения», подписали 9 июля. Королевство потеряло 5 миллионов подданных, его владения сократились до ста шестидесяти тысяч квадратных километров. Пруссия должна была выплатить огромнейшую компенсацию за ущерб, причиненный войной, а численность ее армии сокращалась до сорока двух тысяч человек. Менее чем через год от детища великих прусских монархов — Великого курфюрста, короля-солдата и Фридриха II — ничего не осталось[173]. «Королева Луиза приехала в Тильзит слишком поздно. Все уже было решено», — признался Наполеон на острове Святой Елены.

Фридрих Вильгельм, которому пришлось выступить просто-напросто статистом, возлагал на супругу последнюю надежду. Сумеет ли она смягчить требования французов? В этом решающем маневре королевская чета проявила поразительную наивность. Наполеон не был дураком. «Я не сделаю ради прекрасных глаз королевы Пруссии того, что не мог позволить по дружбе вашему императору Александру», — заявил он одному из советников царя. Любезность Луизы не могла бы смягчить имперскую волю. В связи с этим Наполеон заверил свою жену Жозефину: «Мне пришлось обороняться, поскольку она пыталась выжать из меня кое-какие уступки ее мужу, но… я держусь своей линии… Я как клеенка, по которой все это только скользит. Мне слишком дорого обошлось бы быть ее поклонником»[174]. И в заключение император добавил, что женщины в политике бесполезны: «Государства идут к собственной гибели, как только женщины вмешиваются в управление делами».

Такая череда унижений и испытаний могла бы разбить не одну пару. Но брак Фридриха Вильгельма и Луизы она лишь укрепила. Судя по записям прусской королевы, их счастье не пострадало. «Король, лучший из людей, — признавалась она, — самый лучший и любимый как никогда… Мне сладко осознавать, что… с годами он стал более близким благодаря моей глубокой любви. Мы стали одним целым, и воля одного — это воля и другого».

Счастливая в браке — в 1808 г. и 1809 г. родились последние двое детей — Луиза так же ясно мыслила в политике. Падение Пруссии, считала королева, произошло по внешним причинам. Наполеоновские войска обрушились на королевство, ошибочно полагавшее, что оно так же неуязвимо, как в былые времена. Королевская чета теперь это поняла. «Мы почивали, — написала Луиза, — на лаврах Фридриха Великого, который, властвуя в свой век, создал новую эпоху. Мы не шли с ней в ногу, и потому она затопила нас. Никто не удостоверяет это яснее, чем король».

Фридрих Вильгельм и Луиза разделяли горькое чувство в отношении царя. После Тильзитского мира они ощущали, что Александр бросил их. Они упрекали его в «долгом молчании» — он не написал им даже самого короткого письма — и, самое главное, в верности Наполеону. Когда первые неудачи в Испании подтолкнули Австрию к тому, чтобы возобновить борьбу против Франции, Наполеон, осознавая опасность, созвал осенью 1808 г. в саксонском городе Эрфурте своих немецкого и русского союзников. Кенигсберг, где жила королевская чета, находился на пути царя. В письмах, предшествовавших встрече, Луиза снова призвала Александра к сопротивлению, советовала ему не поддерживать Наполеона против Австрии. «Будьте начеку с этим искусным лгуном и прислушайтесь к моим словам, ведь я хлопочу только ради вас и вашей славы… Не позволяйте втягивать себя в какое-либо предприятие против Австрии». Луиза апеллировала к мужеству Александра, к его благородству и их дружбе.

Долгожданная встреча состоялась 18 сентября и принесла Луизе немало боли. Александр повторил свой отказ вступить в союз с Австрией и остался равнодушен к увещеваниям королевы. А та придала их политическим разногласиям сентиментальный оттенок. Всегда уверенная в своей красоте и неотразимости Луиза обнаружила, что та больше не действует. Раньше она идеализировала Александра, считала, что влюблена в него, теперь же она видела перед собой сфинкса, которого более заботили интересы собственной страны, нежели возможность угодить очаровательной женщине и заодно требовательной правительнице. Луиза, которая не раз справлялась со слабовольным мужем, не смогла на сей раз убедить того, кого считала своим воздыхателем. «Он не знал, как любить меня, — признавалась она близкой подруге, — он не знал, что такое настоящая любовь, что это — любовь душ». Казалось, что давным-давно было время — хотя прошло от силы год или два, — когда Луиза повторяла, что верит в него, как в Бога, что надобно его «узнать, чтобы поверить в него до конца», что у него «счастливое влияние» на ее существование, что она «сердцем и душой» принадлежала ему. Теперь же она говорила, что «Господь поставил его на моем пути словно злого демона».

Она заболела от тоски, представив, как два императора договаривались в Эрфурте за спиной Пруссии. Луиза не видела, что царь не плясал под дудку французов: он заключил союз, чтобы выиграть время, но отказался уступить всем требованиям. Когда «сам Бонапарт» потребовал разоружения Австрии, он ответил, что не станет в нем участвовать. И по поводу войны с Англией он не дал четкого ответа. Как бы Луизе было приятно услышать разгневанного Наполеона. «Ваш император Александр упрям как мул, — заявил он Талейрану. — Он глух к вещам, которые не желает слышать»[175]. В Эрфурте этот мул не забыл про Пруссию. Царь не поднял вопрос о выводе оккупационных войск французов, но добился уменьшения компенсационных выплат для Пруссии и продления их срока. Произошло это не столько из-за просьб Луизы, сколько по причине предательства Талейрана, который подсказал царю, чтобы тот не шел на поводу у Наполеона. Известны слова дипломата, потерявшего пост министра иностранных дел: «Французский народ цивилизован, французский же государь — нет. Русский государь цивилизован, русский же народ — нет. Значит, русский государь должен быть союзником французского народа».

На обратном пути Александр еще раз остановился в Кенигсберге. Едва заметив его, Лиуза забыла все огорчения и приняла официальное приглашение в Санкт-Петербург. Фридрих Вильгельм, вечно одержимый сомнениями, увидел в этом поначалу только источник дополнительных расходов, но затем уступил воле жены. Поездка состоялась в январе 1809 г., но русская столица, где в течение трех недель шли нескончаемые празднества — там играло «много турецкой музыки», — не понравилась гостям. Несмотря на роскошные подарки хозяина, королева испытывала массу затруднений. Ей, физически хрупкой, было тяжело. Ее самолюбие было задето: присутствие царской любовницы Марии Нарышкиной раздражало ее так, что она начала изображать дружеские чувства к царевне Елизавете. Королевская гордость тоже пострадала: теплый прием, который встретила Луиза, лишь подчеркнул положение побежденных монархов.