Это была дорогая покупка, но я мог ее себе позволить. Через некоторое время я покинул лавку, неся аккуратно перевязанный пакет с мазями и порошками, жидкостями в бутылочках и палочками мелков, невольно вспомнив, как жеманные девицы в монастыре Святой Пелагеи намазывались ягодными соками и сажей.

Ну а затем я совершил еще более дорогую покупку, заглянув в мастерскую aurifex[104], где приобрел драгоценности для «моей госпожи, которая вскоре прибудет в Базилию». Хотя я прошел мимо чудесных золотых украшений и выбрал только серебряные, без всяких драгоценных камней, это было настоящее мотовство, и неожиданно свалившееся на меня богатство сильно уменьшилось. Я купил фибулу в форме завязанной в узел серебряной нити, а также ожерелье, браслет и серьги — все это составляло комплект, украшения были сделаны в одном стиле и напоминали какую-то причудливую веревку. На обратном пути в гарнизон я слегка усомнился в своем вкусе. Достаточно ли женственно выглядят такие украшения? Но в конце концов я решил, что если их выбрала моя мужская половина, то девушка, украшенная такими драгоценностями, должна вызывать восхищение мужчин. Не для этого ли женщины и носят драгоценности?

Народу в гарнизоне стало поменьше: большинство жителей и путешественников, которых прежде задерживали здесь насильно, теперь отправились по своим делам. Однако сириец с харизматиками все еще оставался в том же бараке, где и мы с Вайрдом; торговец, очевидно, тешил себя надеждой, что Пациус привезет обратно Бекгу целым и невредимым.

Оказавшись в комнате, я устоял перед естественным женским порывом разложить свои покупки: примерить, попробовать, поразвлечься с моими недавними приобретениями, потому что сначала мне надо было сделать чисто мужскую работу. Мне хотелось покончить с этим до того, как вернется Вайрд, чтобы избежать его упреков. Дело в том, что, когда накануне ночью я перерезал горло гуннской ведьме, я не стер кровь с гладиуса, прежде чем убрать его в ножны. За ночь кровь, естественно, высохла, и теперь меч приклеился к шерстяной подкладке ножен. Поэтому я попросил у одного из воинов в бараке лохань, наполнил ее и начал плескать водой внутрь ножен, пока мне не удалось вытащить меч. После этого я вытер лезвие досуха и оставил ножны отмокать в воде, чтобы шерстяная подкладка снова стала белой.

К этому времени я уже совершенно засыпал, но мне так хотелось примерить новые украшения и попробовать притирания. Поскольку у меня не было зеркала — и я сомневался, что хоть у кого-нибудь из воинов найдется столь бесполезная вещица, — я не знал, каким образом выяснить, идут ли мне эти вещи. Поразмыслив, я нашел выход: пригласил в свою комнату одного из харизматиков, мальчика примерно моего возраста и внешности. Он смирно — и даже радостно — сидел, пока я надевал на него свои украшения, мазал fucus его щеки, подводил веки и брови и делал красными губы. Затем я отступил назад и посмотрел на него, а мальчишка радостно и гордо улыбался. Несмотря на жалкие лохмотья, серебряные украшения выглядели прекрасно и хорошо сочетались с его пепельными волосами. Но то, что я сделал с его лицом, было достойно сожаления: харизматик был раскрашен слишком ярко и кричаще: именно так я представлял себе одного из самых злобных skohl.

Я уже собирался стереть все, но мальчишка жалобно запротестовал, говоря, что он так «счастлив быть хорошеньким», поэтому я оставил его как есть и позвал другого парнишку, примерно такого же возраста и тоже светловолосого. На этот раз я нанес только легкие штрихи и использовал поменьше притираний. Закончив работу, я отошел в сторону, осмотрел мальчика и оказался вполне доволен результатом. Это придало мне уверенности в том, что когда я получу доступ к зеркалу, то сумею накрасить себе лицо. Ничего хитрого тут нет. Я снял украшения с первого харизматика и надел их на второго. И мальчик-skohl, и я с энтузиазмом согласились, что из него, несомненно, получилась хорошенькая девушка, и он сам сказал, что на самом деле чувствует себя девушкой. И тут мы втроем вдруг разом вскочили: это сириец сердито рявкнул за нашими спинами.

— Ashtaret! Ты, повсюду сующий свой нос нахальный щенок! Сначала ты украл Бекгу. А теперь что ты делаешь с моими Буффой и Бларой?

— Превращаю их в привлекательных девушек, — вежливо сказал я. — Что ты имеешь против этого?

— Вах! Любой, кто захочет грязную девчонку, может заполучить ее за одну сотую стоимости харизматика. Вы, невоспитанные дети, ступайте и хорошенько умойтесь.

Мальчики отдали мне обратно украшения и послушно поспешили прочь. Я вошел в свою комнату, чтобы убрать вещи и еще раз прополоскать ножны. Сириец последовал за мной, причитая:

— Ashtaret! Я болен, я устал от того, что со мной обращаются как с торговцем шлюхами, тогда как я уважаемый негоциант и предлагаю чрезвычайно ценный товар.

Я вытянулся на своей постели и спросил, хотя на самом деле меня это не слишком интересовало:

— Кто такая эта Аштарет, к которой ты столь часто взываешь?

— Аштарет — могущественная и почитаемая богиня. Прежде у вавилонян она звалась Астартой, а до этого у финикийцев — Иштар.

— Не думаю, — сказал я сонно, но со злобой, — что захотел бы поклоняться богине, которую передавали по наследству два или три раза.

Он фыркнул:

— Нет ни одного бога, богини, святого или религии, прошлое которых оказалось бы безупречно, если его как следует изучить. Главная языческая богиня, Юнона, была рождена как Уни этрусками. Греческий Аполлон первоначально назывался у этрусков Аллу. — Сириец усмехнулся. — А теперь послушай, я расскажу об истинном происхождении твоего Господа Бога, поведаю тебе о Сатане и об Иисусе…

Не сомневаюсь, что он весьма подробно все изложил, и, возможно, это даже было правдой, но я ничего не услышал, поскольку уснул.

Я проснулся в темноте, в середине ночи, когда двое полупьяных воинов чуть ли не на руках втащили не подающего признаков жизни Вайрда в нашу комнату. Пошатываясь и бранясь, они нашли свободную кровать и взгромоздили на нее старика. Когда я спросил, встревожившись, что случилось с Вайрдом, они только рассмеялись и предложили мне наклониться и понюхать.

Когда воины ушли, я так и сделал — желая удостовериться, что он дышит, — и тут же отшатнулся. От винных паров у меня чуть не закружилась голова. Хотя я был рад, что проснулся, потому что мои ножны все еще лежали в лохани. Я достал их, высушил, как мог, затем положил между тюфяком и досками кровати и лег сверху, для того чтобы кожа не сморщилась и не изогнулась, когда высохнет, и немедленно снова уснул.

Когда я опять проснулся, было светло и стояло позднее утро. Вайрд уже встал и склонился над лоханью, время от времени опуская под воду голову. Я сначала удивился тому, что он не заметил розового цвета воды, разбавленной гуннской кровью. Но тут старик выпрямился, повернулся в мою сторону, и я увидел, что его глаза были намного красней, чем вода.

— Ох, vái, — пробормотал он, выжимая свою бороду. — Ну до чего же болит голова. Это огласское вино жестоко наказывает своих приверженцев. — И он забормотал что-то невразумительное.