– Как дела, моя красавица? – спросил голос жильца.

Вне всякого сомнения, он обращался к серой крысе. Очень ласково. Кстати… «красавица»? Значит, это?..

Майкрофт подмигнул Гарри в ответ. Ну да. Девочка.

Жилец унес клетку в третью комнату и вернулся распаковать последнюю коробку. Вдруг он вскрикнул от боли и запрыгал с ноги на ногу, как в танце вуду.

– А, черт, черт, долбаный крючок! – закричал он и сунул в рот уколотый палец.

Было ли это от скуки? Из-за муравьев? Просто рефлекс? Или надоело лежать скрючившись? Гарри вскочил на ноги и заорал в лицо изумленному Танкреду:

– Грубое слово – евро!

Письмо Гортензии Мюгетте

Как ты долго не отвечаешь! Я прекрасно знаю, что ты была там, когда я звонила в больницу позавчера. Почему мне сказали, что ты вышла в сад? Если ты устала или про сто не хочешь со мной говорить, так и скажи. Я пойму. Только не ври. Извини, что говорю начистоту, но ты бы тоже такого не стерпела, правда? Ладно, стоп. Кончили ссориться. Напиши мне в следующем письме (которого я жду! Очень жду!), получила ли ты «Призрака и миссис Мьюр»[48]. Тетя Лукреция обожает этот фильм, но это не должно помешать тебе тоже его полюбить!

Из-за всего этого я еще не рассказала тебе про Танкреда, нашего жильца.

Готово дело, он въехал. Шарли не хотела пускать молодых мужчин в Виль-Эрве… Но он ее уболтал в два счета. И нас всех тоже.

Нельзя сказать, что от него много беспокойства. Он работает целыми днями в своих трех комнатах с ванной. Чем он занят? No sé[49]. И никто не знает. Мы думали, что он писатель, но нет. Его работа звенит, громыхает, хлюпает, брякает, скрипит. Танкред – Таинственный жилец.

Он славный, вежливый. Немного рассеянный, но это добавляет ему обаяния… И тут самое время перейти к ze last but not least[50]: он КРАСИВЫЙ!

Беттина находит у него ямочку Анджело Альба, лыжника, олимпийского чемпиона. Я – походку Фреда Астера. Энид – зубы Джорджа Клуни. Дезире – прищур Нельсона Манделы, когда он смеется. Гарри уверяет, что у него и Розетты одинаково умное выражение лица. (Я не решилась проверить!) Выслушав эту лавину сравнений, Шарли заключила: он похож на медведя, да-да! И прячется в башенке, как в берлоге!

Его «квартира» отделена от остального дома дверью на лестничной площадке. До сих пор эту дверь никогда не закрывали. Но Шарли на этот счет непреклонна: каждый у себя. Тем не менее она всегда готова принести ему ужин, когда мы слышим, как в одиннадцать часов он еще работает и ничего не ел. Беттина подколола ее: «Женщинам всегда хочется кормить мужчин насильно». Шарли покраснела.

И все-таки. Чем он там занимается? Что у него за работа? Иногда из-под двери чудесно пахнет: цветами, шелком, фруктами, ароматическими свечами. А иногда воняет мокрым картоном, старой подметкой, заплесневелым апельсином. С тех пор как он здесь, ему не приходило никакой почты, ни одного письма. Интригует, правда?

Пока всё о загадочном красавце. Целую тебя. Все тебя тоже целуют.

И пиши!!!

Это была обычная весна. Ливень, солнце, ливень и так далее. Каждое утро волны смотрели приветливо и кивали белыми барашками, желая хорошего дня. И вдруг – опа! – ведро воды выливалось вам на голову. А волны корчились. Конечно же, от смеха.

Между двумя дождями Энид и Дезире собирали морских черенков[51]. Обе копались в песке. Дезире путала их норки с крабовыми. Энид смотрела на нее снисходительно (ох уж эти мне парижане!).

По ступенькам утеса с ведерком в руке спустился Гарри.

– Я пришел вам помочь.

– Если хочешь.

– Я видел, как с утеса вспорхнула странная птица, – сказал он.

– Птиц здесь полно, – отозвалась Энид. – Особенно весной.

– Вон, смотри!

Она посмотрела. Из пещерки в утесе вынырнула тень. Энид сразу узнала ее трепещущий полет.

– Это не птица. Это летучая мышь.

Дезире испуганно взвизгнула.

– Летучие мыши!

– Они обычно летают вечером. Не бойся, они не кусаются.

– Они цепляются за волосы.

– Я знаю одну, мы с ним дружим. Его зовут Свифт.

Энид колебалась. Ей не хотелось открывать тайну Виль-Эрве, которую знала она одна. Но эти глупости насчет летучих мышей ее разозлили.

– Они живут в пещерах внутри утеса, – сказала она. – А про волосы – это чушь собачья. Я знаю, грубое слово – евро.

Но Гарри услышал только одно. «Летучие мыши внутри утеса».

– А ты хорошо знаешь эту… Суифф?

– Он мой друг. Зимой он спал, но теперь, весной, опять будет висеть вниз головой на деревьях перед моим окном.

Дезире вздрогнула. Летучая мышь, висящая вниз головой, буэ, спасибо, не надо. У Гарри же просто слюнки потекли от зависти.

– А мне можно будет ее увидеть?

– Если она захочет. Скорей сюда! Черенок…

Но моллюск уже зарылся поглубже, оставив только пузырь на песке.

Девочки пошли охотиться дальше. Гарри остался стоять на берегу с ведерком в руке. Он ждал: вдруг летучая мышь снова вылетит из утеса. Но нет. И он ушел в глубокой задумчивости, напевая:

– Есть домик у медведя, не слышно ветра в нем, но ты туда не суйся, он съест тебя живьем…

7

Пить и петь

Шарли закатила глаза к потолку.

Энид и Дезире соревновались, кто дальше выплюнет косточку от оливки. Они целились в камин. Но подлые косточки, как назло, приземлялись между девятой и одиннадцатой половицами.

Шарли закатила глаза к потолку.

Беттина уткнулась в мартовский номер «Пустяков». Статья под заголовком «Ты блондинка… ну и что?», по логике вещей, не должна была ее заинтересовать, ведь она рыжая. Ну да ладно.

Шарли закатила глаза к потолку.

Гарри спал у нее на коленях. Женевьева решала задачу по математике. «Если линейная функция f определяется как f (x) = …»

Шарли уставилась в потолок.

– Двадцать две минуты десятого! – объявила она.

С такой трагической интонацией, что все подняли головы и посмотрели на нее.

– Он не ест! Он никогда не готовит!

Женевьева поняла первой.

– Наверно, питается сэндвичами с анчоусной пастой.

– Утром, днем и вечером?

– Парижанин. Холостяк. Элементарно.

Шарли кинулась на кухню, следом побежали кошки, исполненные надежд. Было слышно, как она роется там, что-то достает, разворачивает, выдвигает ящики, хлопает дверцами шкафов. Она вернулась с битком набитым пакетом из «Гиперпромо».

– Ну-ка… э-э… Гортензия… Отнеси ему это.