Быстро запылал костер. Гусары притащили от часовни бревна, уложили вокруг скамьями. Волох приволок и распечатал кованый сундук, начал выгружать под одобрительные голоса. Ничего особенного не было: коньяки, колбасы, сыр.

— Где нашел-то? — похвалил его Давыдов.

— Так что в карете.

— Королевская, стало быть, снедь, — яростно жует колбасу Буслай. — А король голодным ко сну отойдет?

— Там две фуры сеном гружены, — ворчит так, чтобы его не услышали, Волох. — Ему до зимы хватит.

Небо светлеет от луны, а вокруг черно, особенно как шагнешь от костра.

— Ночуем здесь, — устало говорит князь. — Поутру уж тронемся.

За ужином, понятно, не долго и не весело посидели. Стали укладываться: где стоял, там и лег. Поначалу вроде бы тишина обуяла округу. А вскоре начались вздохи, стоны, вскрики — каждый по-своему этот день вновь переживал.

Алексей лежал рядом с отцом: укрыты попоной, под головами — седла, под рукой — оружие. Отец, забывшись сном, постанывал. Алексею было нестерпимо жаль его. Он долго не мог уснуть, все глядел в высокое звездное небо, считал упавшие звезды и думал: как бы отправить отца в имение. Так ничего путного на ум и не пришло.

Начал морить сон. Но едва Алексей закрыл глаза, все замелькало перед ним: мутный блеск окровавленных сабель, дымки пистолетных выстрелов, искаженные болью, злобой, ужасом лица, оскаленные лошадиные морды, всюду кровь — бьет ключом, течет и капает. И вдруг словно вынырнул из глухой глубины — зазвенело, закричало, застонало, загремело… Неужели когда-нибудь это забудется?

Поутру изготовились к переходу. Стали сумрачно поредевшим строем. Пленных с конвоем отправили накануне. Обоз сформировали, еще две фуры освободили для раненых — для тех, кому за ночь стало худо.

Давыдов раньше других увел свой отряд, еще раз обещав, что разберется с приказом. Тронулись не сразу: корнет Александров давал напутствие Параше. Та уезжала в свою деревню. То ли воевать, то ли горевать.

— К пистолету, Параша, подпускай ближе — вернее попадешь. Но и не очень допускай — чтобы саблей не достал.

Параша слушала, но не слышала. Сердце ее не здесь было. Да и корнету вовсе не то хотелось сказать.

— Девку малую, Настасею, — молвила Параша, — с собой заберу. Нечего ей, сироте, с вами горе мыкать. Небось выращу.

— А сама-то как? — не пристало улану про такое девку спрашивать.

— Рожу. Не я первая. Но то не скоро еще.

…Тронулись. Параша, вздохнув, выпустила корнетово стремя, перекрестила Александрова в спину и пошла собираться.

Кутузов гнал Наполеона вон из России. Точнее сказать, не гнал, а подгонял. Войско французское само, как могло, спешило к себе домой. Да вот спешить-то и не выходило.

Расчетливо загнав противника в опустошенные им же области, Кутузов лишил его пропитания. Французская армия слабела, разлагалась. Солдаты, усталые и больные, тянулись без строя, иные даже без оружия, оставляя на этом скорбном пути своих ослабевших товарищей, которые становились добычей волков, одичавших собак и ненасытных воронов.

Фельдмаршал готовился дать Наполеону решающее сражение, добить ослабевшего, израненного, но еще опасного зверя. Войти в его логово и там ознаменовать победу. Кутузов собирал свои силы в один кулак, соединял отряды и армии, приводил в воинский порядок ополчение. Приказал Давыдову сформировать из офицеров и рядовых его воинства полк или два гусар и улан. И направить в распоряжение Главной квартиры.

— Пусть они, Давыд, Париж посмотрят. С француженками помилуются. Сердца-то заржавели небось.

— Сердца, Михал Ларионыч, надеждой живы. Коль скоро избавим матушку Русь от супостата, так сердцам гусарским другая забота найдется.

— И то верно. Но вот скажи, что со Щербатовыми решать станем?

— Полагаю, Петра Алексеича в регулярное войско брать не годится. В летах уже князь, хоть и лих, да здоровьем заметно послабел. Что до меня, так я бы при своей партии его оставил. Уж больно до Парижа далеко.

— Оно так, да разлучать отца с сыном не хочется. К тому еще сказать: ведь взбеленится князь.

— Разгневается. — Давыдов вздохнул. — Только одно средство вижу: приказ. Старый воин приказа не ослушается.

— Быть по сему. Пока при тебе его оставлю, а там будет видно. Тебе, Давыд, время даю очистить землю нашу от дезертиров. Много их еще по ней ползает, урон от них и беспокойство. А после того — догоняй, Давыд, армию, будем в Париже шампанское пить.

При расставании с сыном старый князь крепился, слезу не уронил. Благословил и дал отеческий наказ. Алексей поцеловал ему руку, крепко обнял.

— Алешка! — спохватился князь. — Шпагу, что тебе в поход давал, сохранил? Оставь-ка мне ее, целее будет. Да кто знает, может нужда в ней пристанет.

Не показалась Алексею странной эта просьба, послал Волоха в обоз за шпагой. Тот вернулся скорой ногой, доложил, что отнес шпагу в палатку князя. Приблизился к Алексею, заговорил негромко, обдавая того щедрым винным духом:

— Так что, Алексей Петрович, не имейте сомнения, догляжу за вашим батюшкой пуще своего родного. И цел будет, и сыт, и пьян.

— Пьян — это уж верно. — Алексей усмехнулся. Расставаться было горько, но в заботе Волоха был уверен.

— Посошок-то на дорожку примете, Алексей Петрович? По обычаю?

— Не время, Волох. Выступаем.

— Ну, не беда. Я вам в погребец ваш кой-что положил. На дневке в самый раз будет приятно.

— Параше кланяйся.

— И ее пригляжу. — В голове колонны звонко просигналил горнист. — Ну, даст Бог, свидимся.

— Жив будь, Алешка, — прошептал старый князь.

Они с Волохом долго стояли на дороге, глядели вслед уходящей колонне. До тех пор, пока не скрыл ее густо поваливший снег.

Мы намеренно оставили в стороне и великую битву при Бородино, и мастерские маневры Кутузова, и печальное отступление вконец деморализованных войск Наполеона. Все эти героические и трагические эпизоды хорошо известны и талантливо описаны историками и литераторами. Добавить к ним что-либо нам сложно, да и не нужно. Мы сказали то, что стремились сказать.

Напомним только, что великий полководец Наполеон позорно оставил свое разбитое, голодное, разложенное войско и бежал в Париж. Вспомним еще по этому поводу: оставив армию, добравшись до Немана, император спросил местного жителя:

— А не скажешь ли, много дезертиров переправилось через Неман?

— Вы первый, — простодушно ответил крестьянин.

Скорее всего, это легенда.

Война ушла в Европу. Были еще сражения. Были восторженные встречи. Кутузов писал жене из Шлезии (Силезии): «Слышал множество комплиментов: “Виват, Кутузов! Да здравствует великий старик! Виват, наш дедушка Кутузов!”. Этого описать нельзя, и такого энтузиазма не будет в России. Несть пророк чести во Отечестве своем».