Харр, как ошпаренный, тоже вскочил на ноги.

— Да не любил я ее, не любил! Просила она, вот и приласкал походя, почитай, из одной только жалости. В том и грех мой неискупаемый… — Он осекся, словно прислушиваясь к чему-то невидимому.

— И сейчас не люблю, — признался он с глухим отчаянием. — Может, я и вовсе благодатью той обделенный?

Ардиень, печально и неотрывно глядевшая на него, подняв свое светившееся в наступившем полумраке личико, тихо покачала головой.

— А, — отмахнулся он, — где ж понять это тебе, убогонькой!

Все задохнулись, словно каждому по лицу пришлось по хлесткому удару. Еще одно его слово, и все как один бросились бы на защиту младшей царевны от менестрелевой непочтительности.

Но Ардинька спокойно опустила на прибрежный песок задремавшего младенца, потом поднялась на цыпочки и, обеими руками обхватив голову менестреля, пригнула ее к себе и беззвучно поцеловала в лоб.

Харр оторопело попятился, замахал руками… и исчез.

Никто не успел высказаться по этому поводу, как он снова появился, ухватил с блюда баранью ногу и пропал уже окончательно.

Командор облегченно вздохнул:

— Ну, я вижу, что теперь за него можно не волноваться — выговорился и вернулся в прежнее свое бродячее состояние. Придется тебе, Эрм, получше приглядывать за собственными кладовыми да кухнями.

— Да уж, это еще надоть поглядеть, кто тут есть прорва ненасытная, — глухо проворчала Паянна, так и не примирившаяся с новой способностью своего земляка.

— Гм… Похождения, конечно, увлекательные, — это совершенно неожиданно Флейж подал голос, в котором тоже звучали ревнивые нотки. — Но все-таки откуда у него в самый нужный момент появилась наша способность перелетать через ничто? Ведь сколько мы с ним дурака валяли, он только по-козлиному прыгал…

— Откудова — оттудова… Стало быть, таким уродился, — изрекла Паянна, поднимая закряхтевшего малыша, который только сейчас спохватился, что пропустил вечернюю кормежку. — Раз уж вам прошвырнуться на Тихри было что плюнуть, то почем знать, может, дедки ваши тоже на дорогах княжеских пошустрили, вот кто-то из них на какую нашу шалаву и соблазнулся. Так и пошел род попорченный, к лёту гожий, у коих в кровушке ходить не вдоль дорог, а поперек.

А ведь и вправду, — встрепенулась принцесса, которую Харрово повествование привело в состояние несвойственной ей растроганной задумчивости. — Мы знаем, что крэги сами по себе не способны на межзвездные перелеты. Значит, на Тихри их занесли наши предки, больше некому.

— Хорошо, если предки, — возразил командор. — И гораздо хуже, если еще на какой-то планете мыслящие существа обладают таким же даром.

— Что же в том плохого? — удивилась Ардиень, доброе сердечко.

— Потому что они служат крэгам.

— Ты спишь? — Юргзнал, что это не так, несмотря на плотно сомкнутые веки и безмятежное дыхание своей жены — как-никак за столько-то ночей научился различать, когда она притворяется.

— Не сплю, — послушно отозвалась она, не открывая глаз. — Девочку эту жалко…

— Какую девочку?

— Маму нашего Эзрика.

— Ну да, конечно, конечно… А я вот все думаю: как это мне сразу не бросилось в глаза, насколько Харр по своему нраву и бродяжьим привычкам отличается от всех прочих тихрианских караванников… Ты меня слушаешь?..

— Да-да.

Но на самом деле она думала совсем не о Мади. Причудливая судьба (интересно, которая ее ладонь?) почти одновременно скрестила ее жизненный путь с дорогами двух бродяг, тихрианского и невестийского. Оба были одиноки и никому не подвластны; и тот и другой на ее взгляд не обладали ни малейшей привлекательностью как мужчины; обоим катастрофически не сиделось на одном месте. И, пожалуй, на том их сходство и заканчивалось.

Харр по-Харрада, раздолбай неподражаемый, в чьей снежно-белой шевелюре приманчиво вилась одна вороная прядь, был лицом черен, как головешка; непривычно длинные ноги и поджарость вечно голодной охотничьей собаки неизбежно приводили к сравнению с обугленной жердью.

Горон своей роскошной гривой смоляных кудрей мог бы тоже похвастаться (правда, в склонности к хвастовству его никак нельзя было заподозрить), тем более что они магическим образом все время сами собой шевелились, закрывая его унылый лик, и без того никогда не знавший солнца и потому, как и у всех остальных невестийцев, приобретший какой-то серебристый оттенок оливкового тона; о его фигуре, изуродованной защитным коробом, и говорить не приходилось.

Бесшабашный, словоохотливый Харр пользовался неизменным успехом у женщин и, по собственному признанию, на каждой дороге оставил далеко не по одному продолжателю собственного рода, не говоря уж об Эзрике. Горон же, похоже, ко всем женщинам относился с каким-то старческим безразличием, и представить его в роли отца семейства было просто немыслимо. Уж не наложил ли он на себя какой-нибудь монашеский зарок?..

И потом — проблема хлеба насущного. Ни Тихри, ни Невеста еще не приблизились к тому уровню, на котором услужливые сервы и пашут, и сеют, и на стол подают (Юрг, завистливо вздыхая, говорил, что даже на его Земле о таком до сих пор только мечтают). Так вот Харр, даром что рыцарем назывался, а ведь начал самостоятельную жизнь в кузнице, подмастерьем, да и потом не прихлебалой незваным за стол садился — песнями да прибаутками с хозяевами рассчитывался, а когда надо, с завидной своевременностью и за оружие хватался.

А вот Горон наверняка за всю свою жизнь палец о палец не ударил, одними проповедями да благословениями пробавлялся; руки выдают — холеные, как у принца.

Харр шлялся по белу свету исключительно по собственной бесшабашности; Горон же, похоже, имел какую-то тайную цель.

И главное: Харру принадлежал день, Горону — ночь.

— …нет, ты все-таки меня не слушаешь, мое твое сонное величество!

— Прости, муж мой, любовь моя. Я задумалась о странниках. Приносят ли они пользу своей земле или только топчут ее в свое удовольствие?

— Ну, пока на их земле есть неоткрытые уголки, так сказать, белые проплешины на карте, то польза несомненная. А вот потом… Потом — это, уже смотря, какой странник. Наш вот перекати-поле чуть было новую религию на какой-то там Ала-Рани не ввел.

— Почему — чуть? То, что он таким таинственным образом избежал смерти, да еще и с новоявленным «божественным» младенцем, по-моему, может только подстегнуть появление целого букета легенд, а там и до религии — один шаг. Я помню, в подземелье Асмурова замка ты забавлял меня с утра до вечера… а может и с вечера до утра, чудными сказками. Помнишь предание о младенце, сыне невидимого божества, которого жестокий царь повелел убить, но его спасла мать, сбежав вместе с ним в пустынные края?