в моих переводах самым тщательным образом сохранять во всех словах единственного и множественного числа должное правописание, не оставляя без правописания ни одного слова, разве только по ошибке или забвению. И я уверяю читателей, что в моем переводе слова, употребленные в единственном числе, в единственном же, без всякого колебания, и должны быть понимаемы, а употребленные во множественном – во множественном. Благодаря этому в моем переводе достигается наибольшая ясность славянской речи».

В пояснение сказанного старец пишет дальше: как было уже сказано, в славянском языке слова неодушевленных предметов мужеского рода на «ъ» и «ь» и женского рода на «ь» в именительном и винительном падежах единственного числа имеют одно и то же окончание и если при них нет глагола действительного залога или других управляющих слов, то никто не может распознать, в каком падеже они поставлены. Например: добродетель – добродетель. Какое из этих двух слов стоит в именительном падеже и какое в винительном – не видно. По-гречески, благодаря различию окончаний, этой неясности нет. Чтобы устранить эту неясность в славянском тексте старец Паисий обозначает точкою вверху слово, стоящее в винительном падеже:

Необходимость такого обозначения становится особенно ясной из рассмотрения некоторых фраз. «Добродетель рождает страх Божий», «Страх Божий отгоняет леность». Смысл этих фраз окажется совершенно различным смотря по тому, какое из слов является подлежащим и какое дополнением. Если в первой фразе поставим точку над «добродетель», то получится смысл: добродетель рождается от страха Божия. Если же поставим над «страх», то получится смысл: страх Божий рождается от добродетели. То же самое получается и во второй фразе, смотря по тому, где стоит точка. Если точка стоит над словом «страх» – это значит: страх Божий отгоняется леностью, если же точка стоит над словом «леность» – это значит леность отгоняется страхом Божиим. Приведем еще пример употребления пояснительных точек в другом роде.

В греческом языке Утешитель мужеского рода, Дух же среднего рода. В славянском же, и то и другое – мужеского рода. Точки показывают к какому слову относится «его же» и к какому – «той». Без точек славянский текст был бы неясен. Далее старец пишет: «В переводе этой книги, как и во всех других моих переводах, я всегда употребляю способ перевода так называемый дословный, каким переведены с греческого языка на славянский Священное Писание и все церковные книги. Переводя таким способом я старательно, насколько мог, соблюдал свойства обоих языков, употребляя в славянском переводе для ясности, где было необходимо глаголы: „есмь“ и „бываю“, а вместо частиц местоимения: он, той, сей, и все это, употребляемое на соответствующих местах, придает переводу необходимую ясность. Следует еще и то знать, что я в своих переводах слова Священного Писания привожу так, как они приводятся в греческом подлиннике, не позволяя себе изменять их и приводить так, как они приведены в Священном Писании, опасаясь дерзости самочиния, но чтобы перевод мой был во всем точен, я их привожу так, как нахожу в греческой книге».

Из приведенного рассказа старца Паисия видно, с какой осторожностью он работал над своими переводами отеческих книг. И не удивительно, что по свидетельству людей сведущих переводы старца Паисия имеют цену не только в религиозно-назидательном, но и в научном отношении.

Переводы старца Паисия превосходят все бывшие до него переводы отеческих книг тем, что он в своей работе не ограничивается одним только списком книги на одном каком-либо языке, но старается добыть списки или печатные тексты переводимой книги на разных языках, вышедшие в разное время и, сопоставляя их друг с другом, взаимно их проверяя, устанавливает наиболее правильное чтение, причем имеет обыкновение помещать на полях и разночтения, давая, таким образом, возможность самому читателю непосредственно убеждаться в правильности предлагаемого старцем чтения. Такого приема перевода отеческих писаний на славянский язык до старца Паисия не существовало. Бывшие раньше переводы, не всегда делаемые с греческих подлинников, а нередко с болгарских, сербских, латинских или польских переводов, отличались во многих местах темнотою смысла, что и заставило старца Паисия поставить это дело более тщательно и вдумчиво.

Один из исследователей рукописей школы старца Паисия, г. Н. Попов, (в своей книге: Рукописи Московской Синодальной (Патриаршей) Библиотеки, Выпуск 2-ой. Симоновское Собрание), характеризуя переводческую работу старца Паисия и пользуясь для этого текстом исправленной старцем книги преподобного Иоанна Лествичника, говорит: «Старец переводил с печатного греческого, но у него есть и добавления сравнительно с печатным текстом, взятые, судя по заметкам на поле, от рукописной книги. Иные приписки дают повод думать, что у переводчика под руками был не один греческий или славянский список, а целый ряд различных списков. На полях Лествицы много пометок, свидетельствующих о большом труде, который положен на сличение славянского текста с греческими рукописями и печатным изданием. При этом переводчик обнаруживает строгую разборчивость. Например, в одном месте он делает примечание: „В печатной находятся и такие слова (следуют выписки), взяты же эти слова из другой книги: поэтому я в переводе этих слов и не поместил, так как в других греческих и славянских текстах этих слов не находится“. Есть примечания, поясняющие то или иное место на основании иных мест… До Паисия Величковского такого критического обращения с текстом мы не замечаем ни у одного из наших писателей».

Мы уже видели, что сам старец признавал необходимым вести свой перевод дословно, т. е., установивши путем сравнительного изучения правильный текст книги, переводить с греческого языка на славянский слово за словом, ни в чем не меняя порядка греческого словорасположения. Конечно, при таком способе перевода, несогласованном с требованиями славянской и русской расстановки слов, не всегда бывает сразу ясна и очевидна мысль автора книги и возникает нужда в предварительной перестановке слов, чтобы доискаться до смысла той или другой фразы, чем несомненно затрудняется чтение и понимание книги, но с другой стороны этим устраняется произвол переводчика в конструировании фраз, могущий повлечь за собою и изменение смысла подлинника. Необходимо еще отметить, что старец, обладая большим духовным опытом, глубокою проницательностью и тонкостью понимания, просветленного и изощренного его молитвенным подвигом и чистотою жизни и сердца, глубоко проникал в смысл переводимой им книги, умел подбирать самые точные и подходящие слова для выражения мыслей подлинника и это делает его переводы, несмотря на некоторую тяжеловесность в конструкции речи, в высшей степени точными и соответствующими духу переводимого автора, а потому особенно ценными. По точности, выразительности, силе и глубине изложения с его переводами не могут