В то время «ужасное слово «окружение» стало все чаще и чаще встречаться в его речах и других трудах. Оно стало всеобъемлющим лозунгом и лейтмотивом нацистской пропаганды. Благодаря этому слову весь мир оказался в окружении – в окружении геббельсовской пропаганды.

Фрицше, однако, понял, что международное сообщество стало по-иному воспринимать пропагандистскую кампанию Геббельса. Обзоры материалов в зарубежных средствах массовой информации стали его тревожить. И он начал класть эти обзоры на стол Геббельсу, чтобы тот сам их прочел и убедился, насколько изменился и стал более агрессивным тон англичан со времени Мюнхенского соглашения. Геббельса нелегко было убедить, но Фрицше ежедневно доставлял ему свежие сведения, пока как-то вечером министр не позвонил ему. «Вы правы, – сказал Геббельс. – Англия идет к войне. Против этого надо что-то предпринять».

Геббельс доложил Гитлеру. Тот выслушал его, но, как и обычно, фюрер все знал лучше других. Если Риббентроп сказал, что Англия не выступит в поход, значит, не выступит.

По возвращении Геббельса Фрицше спросил его о результатах, но тот только пожал плечами. И вдруг Геббельс закричал в отчаянии и гневе: «Мы не для того работали шесть лет, чтобы на седьмом году потерять все!»

В то самое время шли переговоры между Гитлером и Сталиным по пакту о ненападении.

У Геббельса было слишком мало времени, чтобы подготовить немцев к поразительной новости. В воскресенье 20 августа 1939 года в печати появились смутные упоминания о том, что Германия и Советская Россия близки к подписанию нового торгового соглашения. Никаких комментариев не было. Само по себе соглашение казалось делом рутинным, лишенным всякого политического значения. Единственное, что стало обращать на себя внимание, так это то, что из прессы напрочь исчезли всяческие антисоветские выпады. Министерство пропаганды дало указание приостановить «на время» клеветническую кампанию против большевиков.

В 11 часов утра в понедельник 21 августа по радио внезапно объявили экстренный выпуск новостей. В первых двух параграфах советско-германского соглашения говорилось следующее:

1. Обе договаривающиеся стороны берут на себя обязательство воздерживаться от любых актов насилия, агрессии и применения силы по отношению друг к другу как самостоятельно, так и в союзе с другими государствами.

2. В случае, если одна из договаривающихся сторон подвергнется нападению третьей страны, вторая договаривающаяся сторона не будет поддерживать эту третью страну ни в какой форме.

Многие немцы, как и жители других стран, были поражены. С 1933 года нападки на большевиков были частью повседневной официальной политики. Материалы антисоветской направленности заранее готовились для публикации в приложениях к газетам. 25 августа в Мюнхене должна была состояться лекция на тему «Обвиняется Москва – коминтерновский план мировой диктатуры», которую в последнюю минуту пришлось заменить концертом русской музыки. За одну ночь русские и немцы превратились в братьев по оружию. Как мог Геббельс объяснить такую метаморфозу своей аудитории? Будь у него побольше времени, справиться с задачей было бы намного проще. Но и теперь, и много раз в более позднее время главную роль в событии играла внезапность. Гитлер нанес удар без предупреждения. Поскольку фюрер пожелал удивить мир, Геббельс не мог подготовить немецкий народ. Точно так же он не мог мгновенно остановить маховик антисоветской кампании.

Геббельс столкнулся с неординарной дилеммой. Еще весной он постоянно упрекал Запад в том, что он отказывается объявить войну большевизму. 22 апреля он возмущался тем, что лорд Галифакс назвал большевизм «абстрактной философией», а 17 июня вышел из себя после заявления Чемберлена о том, что, «если будет найден способ, могущий обеспечить сотрудничество с Советским Союзом в укреплении мира, Англия будет это приветствовать».

Теперь его вынудили делать аналогичные заявления. И он их делал не моргнув глазом. В вечернем выпуске своей газеты «Ангрифф» уже на следующий день после подписания пакта он написал: «Мир перед свершившимся фактом: два народа, исходя из общей позиции в международной политике и продолжительной традиционной дружбы, создали основу для взаимопонимания».

Подумать только, традиционная дружба! Несколько дней германская пресса сосредоточилась на главной теме: пакт уменьшает, а может быть, даже исключает опасность войны. Возможно, это было именно то, что немцы хотели прочесть. Послушно, не возражая, они приняли к сведению и сам пакт, и все слова о «традиционной дружбе» между их страной и Советской Россией. Скорее всего, их безропотность правильнее считать не личной заслугой Геббельса, а следствием его монополии как на новости, так и на комментарии к ним. В Советской России существовала точно такая же монополия, если нарком иностранных дел Молотов мог безнаказанно выразиться: «Фашизм – это дело вкуса». Но всюду в мире, где еще сохранилась свобода печати, сообщение о пакте произвело эффект разорвавшейся бомбы.

Сам Геббельс нигде не выразил своего мнения о заключении пакта. Он только заметил в новогоднем обзоре последних событий, что «попытки Британии вовлечь Россию в свою политику окружения потерпели крах».

Пока Геббельс предпочитал хранить молчание. После 14 июля и до конца года он не опубликовал ни одной статьи. Никогда прежде Геббельс не замолкал так надолго.

Его тревожила надвигавшаяся война. Его терзали сомнения – он поделился ими с Фрицше, – не несет ли он ответственности за такой угрожающий поворот событий. Он двинул свою пропагандистскую машину в наступление на противника в надежде запугать его до такой степени, чтобы тот не осмелился вступить в войну. Но он перестарался, он запугал противника настолько, что тот в отчаянии решил поставить на карту все. Немецкая пропаганда оказалась слишком эффективной. Не будь она столь хороша, было бы лучше.

Теперь он, внешне, как и всегда, спокойный, сидел в своем роскошном кабинете и думал. Когда начнутся боевые действия, ему предстоит вести военную пропаганду. Этого можно было избежать, но уже слишком поздно. Что ему оставалось делать?

Антипольская кампания ни в коем случае не должна была ослабевать, а, напротив, нарастать. «Убит офицер СС!» «Застрелены двое штурмовиков!» «Избита ни в чем не повинная семья!» «Вся Польша в военной лихорадке!» «Хаос в Верхней Силезии!»

Что еще он мог сделать? Геббельсу представили новые нормы потребления продуктов: 700 граммов мяса в неделю, 280 граммов сахара, 110 граммов повидла, 2 унции кофе. Уголь, мыло, обувь, текстиль тоже будут распределяться по карточкам. Это был удар по немецкому народу, и никто лучше Геббельса не знал, насколько серьезный. Зарубежные страны представили введение карточек как поражение в еще не начавшейся войне.

Конец августа выдался жарким и душным. С безоблачного неба солнце лило свои лучи на покрытые асфальтом улицы Берлина. К железнодорожным составам на станциях тянулись солдаты, их провожали жены и дети. Никто из них не радовался, их лица оставались строгими и серьезными. Печать и радио, находившиеся во власти Геббельса, и не пытались возбудить в массах энтузиазм. Министр пропаганды рассудил, что если люди не считают войну развлечением, то это вполне естественно.