— А господин де Нанжи состоял в корпусе генерала?

— Господин де Нанжи погиб, ваше высочество. Убит в перестрелке за несколько дней до решающей битвы, — ответил Элион.

Принцесса ахнула.

— Действительно?.. Ах, бедный Нанжи!.. Жаль! — она вздохнула, пожала плечами и, казалось, тут же забыла об этом.

— А маркиз де Мовуазен? — Подошел господин дю Мэн.

— Тоже погиб, ваше высочество.

— Неужели это правда? Возможно ли это?

— К сожалению, я в этом уверен, потому что сам видел. — Крестник Арамиса ничего больше не сказал: ему не хотелось огорчать публику рассказами о низости дворянина.

Герцогиню Бургундскую и на сей раз не особенно тронула смерть знакомого ей лица. Ее поклонникам даже показалось, что она развеселилась.

— Хорошо! — сказала принцесса. — Парой молодых вдов при дворе стало больше, ведь, если не ошибаюсь, маркиз тоже недавно женился… Честное слово, не знаю так близко мадам де Мовуазен, но сомневаюсь, что она сильно скорбит о таком отвратительном человеке… Что касается мадам де Нанжи, то она, должно быть, довольна!

— Почему вы так думаете? — осведомился вечно подозрительный дофин. — Что же, она не любила графа? Мне кажется, после тех признаний в доме на Сен-Медерик признаний, которые способствовали ее замужеству…

Герцогиня закусила губу.

— Конечно, конечно… Это была настоящая страсть… И все же траур ей будет к лицу!..

Между тем монарх потихоньку засыпал в своем кресле. Мадам де Ментенон подозвала де Бриссака и приказала:

— Проводите всех.

Когда присутствующие шумно двинулись к выходу, крестник Арамиса наклонился к жене дофина и прошептал:

— О мадам! Если бы вы знали, как я ее люблю!

— Кого, позвольте спросить, господин барон? Говорите же… Такой герой, как вы, имеет право говорить все…

— Ту, что стала свободной…

— Мадемуазель де Шато-Лансон? Вот редкое постоянство! И вы не разлюбили ее? Даже после…

Элион проникновенно посмотрел принцессе в глаза:

— Только потом я узнал, что это за натура!.. На какую жертву она способна ради августейшей дружбы…

Герцогиня покраснела.

— Так вы все знаете…

— Знаю! — воскликнул молодой человек с жаром. — Знаю, что моя Вивиана самое чистое, самое благородное из созданий!..

Молодая женщина протянула ему руку.

— Вы правы, господин де Жюссак. И та, ради которой она пожертвовала собой, не останется неблагодарной. Доверьтесь мне и вы женитесь на своей возлюбленной… Я улажу это дело с его величеством.

— Дайте руку, дорогой крестник, — сказал в это время Арамис, направляясь к карете.

А господин дю Мэн, прощаясь с мадам де Ментенон, mezzo voce[28] произнес:

— Да-да, вы правы, просто необходимо, чтобы мадам де Мовуазен вернулась.

Говорили, что после победы у Вила-Висозы удача повернулась лицом к Франции.

В Пьемонте наши войска остановили врага у подножия Альп, Виллар достиг успехов во Фландрии.

Кроме того, за несколько дней до своего прибытия в Версаль господин д’Аламеда, ставший persona gratissima[29] в близком окружении его величества, сообщил об опале герцогини и герцога Мальборо. Новость весьма важная, если учесть, что герцогиня являлась воспитательницей королевы Анны, а герцог — «воспитателем» всего государства и что в Гааге он имел больший авторитет, чем «великий воспитанник»[30], а в Германии манипулировал властью императора.

— Ваше величество понимает, — обратился Арамис к Людовику, — что после такой революции новым воспитателям ничего не останется, как относиться к нам если не с симпатией, то, во всяком случае, совершенно иначе, чем их предшественник.

Так и случилось.

А в это время мадам де Нанжи вернулась из Испании. Она тоже привезла новость, но не счастливую. Умер господин де Вандом. Неожиданно для всех. В маленькой каталонской деревушке на берегу моря, куда отправился «поесть рыбки в свое удовольствие».

Вивиана снова заняла место в доме принцессы в Медоне, куда господину де Жюссаку было позволено явиться на поклон. Его возлюбленная носила траур, но в черном кисейном платье с белой отделкой и в шляпке из плиссированного крепа с откинутой назад вуалью она была еще очаровательней, чем всегда. Молодого барона Людовик назначил полковником, командиром Королевского полка, который нес почетный караул при его величестве Филиппе V в Мадриде. Барон собирался ехать в Испанию после своего венчания в церкви Медона.

Накануне церемонии, около десяти часов вечера в доме на одной из самых темных, узких и извилистых улиц квартала Муффетар, на улице Деревянной Шпаги, произошло следующее.

Во второй этаж поднялись двое — судя по одежде, чета зажиточных лавочников — и вошли в большую, тускло освещенную комнату. Слабый дрожащий свет рассеивался по потолку и отблесками плясал на полировке сундуков и пыльных складках гобелена, по стенам пробегали странные тени, словно комната была полна призраков. Набитые соломой чучела змей, сов и крокодилов выглядывали из темных углов. На столе в спиртовках горел огонь и бросал красные отблески на перегонные кубы реторты, стеклянные колбы и пробирки. Хозяйка жилища, этого логова колдуньи или лаборатории алхимика, встретила посетителей, изобразив на лице глубокое почтение.

Дама (чьи манеры выдавали солидный возраст) и ее спутник, очевидно, прибыли инкогнито. Ее лицо скрывала вуаль; мужчина, надвинув парик на брови, прятал верхнюю половину лица в букли, нижнюю — в широкие складки галстука, а на нос повесил большие очки.

О внешности и возрасте хозяйки тоже судить было трудно: вся ее фигура была скрыта черным широким одеянием, поверх которого была надета короткая мантия с капюшоном, покрывавшим даже лицо, только в прорезях горели живые, пронзительные глаза.

Женщина указала на стулья:

— Прошу вас, садитесь, мадам.

Затем она обратилась к мужчине:

— Как вас называть: сударь или монсеньор?

— Монсеньор?! — воскликнул гость, расхохотавшись. — Ну и ну! Шутите, милочка? Мы ведь всего лишь торговцы с улицы Сен-Луи-ан-Лиль и пришли просить вас раскинуть нам картишки.

— Ради чистого любопытства, впрочем, — добавила посетительница, садясь, — потому что я не очень-то верю ворожеям.