Разумовская отнесла повесть в журнал. Ее прочел главный редактор Всеволод Вишневский, в четыре утра позвонил тогдашнему главе советских писателей Николаю Тихонову и заявил, что произошло литературное событие. История необычная: ведь эстетические воззрения Вишневского и Казакевича были, мягко говоря, не близки. Вишневский, дворянин по происхождению, революционный матрос, а затем боец 1‐й Конной армии в эпоху Гражданской войны, был литературным погромщиком со стажем: травил Михаила Булгакова (Булгаков вывел его в «Мастере и Маргарите» под именем Мстислава Лавровича) и Михаила Зощенко, громил конкурентов на ниве «пролетарской литературы» — Леопольда Авербаха и Владимира Киршона. Однако вкус у литературного разбойничка был. Именно он дал путевку в свет повести Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда», а потом еще и включил ее в список на Сталинскую премию. Сумел сразу оценить и «Звезду».

«Звезда» сразу пошла в печать и была опубликована в первом номере «Знамени» за 1947 год. Повесть имела небывалый, оглушительный успех. В 1948 году Казакевичу была присуждена за нее Сталинская премия 2‐й степени. Премии 1‐й степени получили авторы трех толстых романов, большей или меньшей степени бездарности (это относится и к Илье Эренбургу как романисту; вряд ли бы кто-нибудь о нем вспомнил, если бы он остался в истории литературы только как автор «Бури»). Это же, впрочем, относилось и к большинству лауреатов премии 2‐й степени. Одним из лауреатов премии 1‐й степени был бездарный писатель Михаил Бубеннов, весьма активный антисемит, принявший самое деятельное участие в борьбе с «безродными космополитами». Среди прочего он написал Сталину письмо с доносом на роман Василия Гроссмана «За правое дело». Не могу не привести эпиграмму Казакевича (написанную при некотором участии Александра Твардовского) в связи с пьяной дракой двух известных антисемитов, Бубеннова и драматурга Анатолия Сурова, не менее активного борца с «космополитами». Тексты своих наиболее известных пьес Суров присвоил, использовав тяжелое положение их подлинных авторов — «космополитов».

В 1947–1951 годы «Звезда» выдержала 20 изданий общим тиражом несколько миллионов экземпляров. Повесть была переведена на несколько десятков иностранных языков, а в 1949 году экранизирована (сценарий написал Павел Фурманский, один из бойцов «писательской роты»), правда, фильм вышел на экраны только в 1953 году: якобы Сталину не понравилось, что все герои фильма погибают. В 2002 году по повести был снят еще один фильм, российский блокбастер.

За отведенные ему судьбой не слишком долгие годы жизни Казакевич успел написать довольно много. Поначалу он писал почти исключительно на военную тему. Роман «Весна на Одере» (1949) получил еще одну Сталинскую премию 2‐й степени. Но лучше ему удавалась проза «меньшего формата»: военные повести «Двое в степи» (1948) и «Сердце друга» (1953), подвергшиеся разгрому в советской критике. Повести, на мой взгляд, сильнее его романов (в 1956‐м вышел «Дом на площади», вторая часть дилогии «Весна на Одере»). Анализ творчества Казакевича (в том числе его обращение к личности Ленина), а также его общественной деятельности увел бы нас далеко от основного сюжета этой главы. Не могу, однако, не упомянуть, что Казакевич перевел на русский язык сказочную повесть Карло Коллоди «Приключения Пиноккио» (1959), выдержавшую множество изданий. Планов было гораздо больше, но реализовать их он не успел. Казакевич умер в 49-летнем возрасте в 1962 году.

До последних дней он сохранял мужество и свое знаменитое чувство юмора, даже сочинил эпиграмму на невеселую тему:

В сентябре 1962 года, когда жить ему оставались считаные дни, чтобы как-то унять мучительные боли, Казакевичу надевали маску с закисью азота, он и тогда умудрялся острить. «Смотри, чем я не четвертый космонавт?!» — сказал он навестившему старого друга Даниилу Данину.

Казакевич ушел из жизни 22 сентября 1962 года.

«Звезда» осталась его шедевром. А Казакевич — самым боевым — в прямом смысле этого слова — из советских писателей.

Шестнадцатого мая 1941 года Ольге Берггольц исполнился 31 год. Она была привлекательной женщиной, горячо любившей своего мужа филолога Николая Молчанова и нежно любимой им. Это не мешало ей заводить многочисленные романы, которые Берггольц предпочитала не считать изменами; в дневнике она даже брала это слово в кавычки. Берггольц была поэтом и прозаиком средней руки, писавшим в основном для детей и юношества. Жила не слишком щедрыми гонорарами, перебиваясь иногда продажей книг. Впрочем, продать книги в конце 1930‐х — начале 1940‐х годов в Ленинграде стремились слишком многие, приходилось прибегать к займам у знакомых: однажды Ольга перехватила 50 рублей у Анны Ахматовой. За плечами у нее были годы энтузиазма, веры в будущее, в коммунистические идеалы. Впрочем, эта вера, хоть и была поколеблена, как будто оставалась в основе ее мировоззрения. Оставалась, несмотря на полгода в тюрьме по нелепому (и вполне традиционному для 1930‐х годов) обвинению в подготовке покушения на советских вождей, двукратное исключение из кандидатов в члены ВКП(б) и членов Союза писателей СССР, аресты и исчезновения (в одних случаях она знала, в других — догадывалась, что навсегда) друзей и возлюбленных. Ольга похоронила двух дочерей: годовалую Майю и семилетнюю Ирину; новые попытки стать матерью заканчивались одинаково — выкидышами. В одном случае это произошло в 1937‐м, когда она угодила в больницу после допроса в качестве свидетеля по делу Леопольда Авербаха, в другом — она родила мертвого ребенка в тюрьме после побоев.

После освобождения в июле 1939‐го жизнь как будто вошла в прежнюю колею: ее приняли в партию и восстановили в Союзе писателей; она снова могла заниматься творчеством. Творчеством? «Довольно заказов, „Ваней и поганок“, песенок к дурацким фильмам. За дело жизни, за роман, удачей или неудачей он кончится», — пишет она 20 мая 1941 года.

Четвертого июня 1941 года Берггольц записывает в дневнике: