С учетом «пожарных» секретарских занятий Астманова редактор выделил ему однокомнатную квартирку в трех минутах ходьбы от редакции. Жилье было примечательно тем, что на протяжении многих лет использовалось редакцией в качестве «дома свиданий», имело застекленную дверь в туалет и стены, изъеденные солью. Осколок ваджры и четки Астманов хранил в надежном, как ему казалось, месте. Тайник был устроен в стене пристройки, выходящей на пустырь. Не стоило совать в него руку чужому человеку. Круглый школьный пенал был приманкой. Попытка вытянуть его приводила к тому, что из сигнальной мины выскальзывала чека. А вот за весьма безобидной «сигналкой», во втором углублении, был уложен оранжевый брусок тротила, снаряженный по всем правилам, и только за ним пакетик с находками из Сары-тепа. В случае взрыва содержимое тайника должно было разлететься по пустырю, среди холмиков мусора и буйных зарослей дикой конопли. Ко всему, осколок дорджи был закатан в вальцмассу и напоминал кусок окаменевшего дерьма, а четки покрыты слоем стойкой эмали под малахит.

В редакции Астманов появился вечером. Неспешно разобрал материалы для следующего номера, вычертил макеты. Потом, вытянув из старинного сейфа бутылку «Лезгинки», приосанившись, постучался в редакторский кабинет.

Туловский сидел сгорбившись за необъятным письменным столом, окруженный стопками рукописей. Утром, когда Астманов получал выволочку за «самоволку» в Калайхумб, это был другой человек. Сейчас резкие глубокие морщины залегли вдоль щек, орлиный профиль заострился. Владислав Васильевич напоминал вождя индейского племени, потерпевшего поражение в борьбе с армией белолицых. Корзина, забитая черновиками, распахнутые дверцы шкафов и тумбочек явственно говорили о том, что у бумажного кораблика «Фрунзевец» скоро будет новый капитан.

– Владислав Васильевич, приношу глубокие извинения, – жалобно затянул лазаря Астманов, но полковник махнул рукой, приглашая присесть поближе.

– Все, Леша. Написал рапорт. Пора в запас. Не смогу дальше здесь. Честь не позволит. Крепко подвели. Ну, ничего. Буду заниматься любимым делом. Рассказы для детей писать. – Туловский, автор книжечки о летчиках, был членом Союза писателей СССР.

– А тебе, Леша, скажу: уходи отсюда. Переводись. Хочешь в Киев? Я позвоню редактору, возьмет. Моя вина, что здесь гнилье развелось, доверял людям.

Ближе к полуночи Астманов с подушкой и одеялом демонстративно прошел мимо ночного сторожа – древней бабушки, татарки Альфи.

– Спокойной ночи. Если что – я в отделе писем заночую.

Бабушка ничуть не удивилась, сонно кивнула – сотрудники часто ночевали в редакции.

Астманов прошел по пустынному коридору второго этажа, открывая двери кабинетов. Затем, устроившись на ночь на столе, где сортировали почту, собрал в цепь узорчатые шары. Осторожно накинул четки на шею и легонько дважды постучал по центральному шару, ощутив легкую дрожь – это был сигнал готовности. Теперь настроиться на образ страха, вспомнить вкус отчаянья, цвет злобы. Человек уходил, но оставалось нечто (Астманов чурался термина «поле»), определяемое сложнейшей внутренней спиральной структурой шаров. Увеличенное изображение под мощным пучком гамма-лучей показало, что каждый шар состоит из одной феноменально тонкой и длинной проволоки, скрученной в многослойную спираль. Облицовка, зернь – это, пожалуй, был дизайн. Тот же «ядохимик» выразил сомнение, что начинка шара золотая, и предложил «биопсию». Давай, мол, введем датчик внутрь, возьмем на пробу. Астманов суеверно отказался. Он на сканирование под жестким излучением дал только один, крайний шар, и то с неохотой. Причина была проста: Астманов так и не разобрался, в чем сущность четок. Они ухо или камертон? А коль не разобрался, то лучше не спешить с выводами. Это современный человек считает себя венцом творенья, а тут понять бы: арии, они были людьми?

Стороннему наблюдателю показалось бы, что бродит по сумрачному прокуренному коридору сомнамбула. Кружится бестолково, останавливаясь у дерматиновых дверей, поглаживая безвкусное ожерелье. И случился ведь такой наблюдатель. Скрипнула половица под босой ногой Астманова, и чуткая, любознательная бабушка Альфи неслышно поднялась по каменным ступеням, стараясь обнаружить нарушителя тишины. Узрела! Втянула, как черепаха, морщинистую шею и невесомо переместилась назад, за стойку, горячо заклиная джиннов именами Аллаха.

Астманова тем временем заклинило. Одна точка – бесспорно – отдел боевой подготовки. Мощный сигнал, сдвоенный. Вторая – отдел пропаганды – слабовато, но заслуживает внимания. А вот по поводу третьей… Он присел на пороге узкой угловой комнаты – кабинета начальника отдела партийной жизни, он же секретарь парторганизации. Бред какой-то! Чистюля, педант, личность бескомпромиссная. Попробуй задержи партийные взносы – запилит насмерть! Он-то чего трясется? Жена Цезаря вне подозрений! Но шары упорно вибрировали под пальцами… Хорошо, оставим секретаря парторганизации в покое. Теперь следует разложить сдвоенный сигнал у «боевиков». Пик вибрации возник у стола чернокудрого капитана, по его рассказам, побывавшего под бомбово-штурмовым ударом иранских ВВС. Заблудилась группа спецназа и вышла на серьезных воинов аятоллы Хомейни. Те и вызвали авиацию для указания верного курса. В приключении пропало табельное оружие героя – пистолет Макарова. Астманов хмыкнул и прекратил терзать четки. Они сказали все, что могли. Надо было отдохнуть перед явно непростым днем.

Утро «тридцать седьмого года» прошло в редакции буднично. Вежливые старшие лейтенанты из прокуратуры опечатали кабинеты начальников отделов партийной жизни и боевой подготовки, порылись и изъяли весь бумажный мусор, оставшийся от корреспондента-пропагандиста, убывшего два дня назад на учебу в Москву, и так же мило попрощались, пообещав ряд новых встреч с журналистами в качестве свидетелей.

В секретариат заглянул бледно-зеленый заместитель редактора и приказал Астманову объявить об экстренном партийном собрании во второй половине дня. Уходя, поманил за собой, мол, зайди. Человек сугубо мирный, он с утра принял в корректорской изрядную дозу валерьянки и корвалола, да ведь и без того сердце у бывшего армейского волейболиста пошаливало.

– Леша, я главного не сказал на людях. Член Военного Совета на собрании будет. И некому собрание вести – сам знаешь. Сейчас собирай бюро – все обязанности на тебя. И рулить будешь ты. Арестантов надо из партии исключать.

– Членов бюро – пять. Почему я?

– Потому что ты в этих делах не замешан. А остальные – так или иначе, хотя бы молчанием своим.

Члены бюро к согласию пришли быстро, с облегчением свалив на Астманова обязанности обличителя, и договорились: арестованным – исключение из партии, причастным – строгий выговор, пока. Если не обнаружится иное. Но это дело компетентных органов. А кто действующие лица – Член сам объявит.

Астманов решил форсировать события, понимая, что встреча с Самко срывается. Особый отдел округа располагался неподалеку, и Астманов решил «включить дурака». В приемной он громко заявил дежурному офицеру, что ищет капитана Самко, и при этом внятно назвал свою должность и фамилию. Были, были подозрения, и укрепились, когда в приемную выскочил взъерошенный Самко, подхватил Астманова под локоть и вытащил из мраморно-дубового вестибюля.