Сам Эрик тоже изменился: перемены эти напоминали прозрение мота, осознавшего вдруг, что в мире существуют вещи поважнее золота и дорогих безделушек; он перестал разбрасываться, стал, напротив, самоуглубляться и копить; все, чем он владел, вдруг обрело ценность: ведь иначе его могли отвергнуть. И Эрик выжидал, молясь, чтобы этот уличный мальчишка, над которым не один раз надругались, научился любить и доверять. Он понимал, что добиться этого можно только при одном условии: нужно перестать ненавидеть себя, ведь если он сам не будет себя любить, Ив тоже его не полюбит.

И Эрик занялся тем, что мог сделать только один он – вычищать свой внутренний дом, чтобы навести порядок в хаосе своего существования, и, распахнув настежь двери, поджидать гостя…

Ив заерзал, выпрямился и закурил сигарету, потом еще одну – для Эрика.

– Я проголодался.

– Я тоже. Потерпи немного. – В комнату проскользнул котенок и прыгнул на колени Эрика. Он погладил котенка.

– А ты помнишь, как мы познакомились?

– Никогда не забуду тот день. По гроб жизни обязан Бетховену.

Эрик засмеялся.

– И чудесам современной науки.

В тот весенний вечер Эрик прогуливался по Рю де Сен-Пер, и мысли у него были совсем невеселые. Париж казался ему, и надо сказать, казался уже давно, городом, где чувствуешь себя невыносимо одиноким. И того, кто опрометчиво затягивает свое пребывание здесь, кто надеется свить здесь гнездо, неизбежно ждет разочарование, и виноват в этом будет он один. Все остальное, что говорят о Париже, – вздор. Париж не столь уж щедр на развлечения, а те удовольствия, какие предлагает, похожи на французское печенье – яркое и воздушное, оно приятно на вкус, но от него долго маешься желудком. В конце концов недовольный всем на свете путешественник ополчается против себя: если он хочет иметь сносную жизнь, в его руках добиться этого. Вот и Эрик в тот весенний вечер, шагая по длинной, темной и шумной улице по направлению к Бульварам, пребывал в отчаянии. Он знал, что должен сам воздвигнуть здание своей жизни, но не имел для этого исходных материалов.

Приближаясь к Бульварам, Эрик услышал музыку. Вначале он подумал, что она доносится из домов, но вскоре понял, что звук идет с противоположной, темной стороны улицы, где не было никаких строений. Он остановился, прислушиваясь к знакомым звукам «Императорского» концерта Бетховена, которые плыли в темноте, удаляясь. Затем различил в полумраке долговязого худого парня, который ждал на перекрестке зеленого сигнала светофора, в руках он держал транзистор. Эрик двинулся к перекрестку, юноша тем временем перешел улицу, и Эрик последовал за ним. Так они шли, каждый по своей стороне длинной темной улицы, а музыка бушевала, наполняя собой нежный весенний воздух, и в такт ей неистовствовало его сердце.

Так они достигли улицы Рю де Ренне. Концерт приближался к концу.

Справа, вдалеке, темнел Монпарнас, слева, поближе, начинались Бульвары и взмывал ввысь серебристый изящный шпиль Сен Жермен-де-Пре.

Юноша замешкался на углу, быстро обернулся и встретился глазами с Эриком. Он направлялся в сторону Сен Жермен-де-Пре. Эрик перешел на его сторону улицы. Там-та-там, там-та-там, там-та-там, там-та-там – звучала музыка.

– Привет! – сказал Эрик. – Боюсь, мне придется дослушать концерт до конца.

Ив повернулся, и глаза его мгновенно сразили Эрика. Они смотрели на него с детской доверчивостью, и в то же время этот внимательный взгляд принадлежал отнюдь не ребенку. Эрик почувствовал, как сердце его с болью сжалось. И тут Ив улыбнулся.

– Он почти кончился, – сказал он.

– Я знаю. – Они молча пошли дальше, слушая музыку; когда последние звуки смолкли, Ив выключил транзистор. – Может, вы согласитесь выпить со мной рюмочку? – предложил Эрик. И быстро прибавил: – Я здесь один, без друзей, не с кем словом перемолвиться и… и не каждый день встречаешь человека, который слушает Бетховена.

– Это верно, – согласился Ив с улыбкой. – У вас забавный акцент, откуда вы?

– Из Америки.

– Я так и подумал. А из какого штата?

– С юга. Из Алабамы.

– А… – протянул Ив, взглянув на него с интересом. – Значит, вы расист?

– Нет, почему же, – поразился Эрик, – там далеко не все такие.

– Я читал ваши газеты, – важно произнес Ив. – У меня много друзей среди африканцев, и я заметил, что американцам это не нравится.

– Ну, это ко мне не относится, – сказал Эрик. – Я бежал из Алабамы, а если надумаю вернуться, меня, скорее всего, прикончат.

– Вы здесь давно?

– Около года.

– И у вас до сих пор нет знакомых?

– С французами трудно поддерживать дружеские отношения.

– Как сказать. Мы просто более réserve[48].

– Это уж точно. – Они остановились рядом с Роял Сен-Жермен.

– Зайдем сюда?

– Все равно. – Ив осмотрел столики, свободных мест не было, заглянул через стекло внутрь бара, там тоже толпились люди, в основном молодые парни. – Но здесь полно народу.

– Пойдем куда-нибудь еще.

Дойдя до угла, они свернули с улицы – все кафе вокруг были переполнены. Еще раз перешли дорогу, миновали закусочную. Эрик приглядывался к Иву, и в тот момент, когда они проходили мимо закусочной, его вдруг осенило, что юноша голоден. Он сам не понимал, как смог догадаться – ведь Ив ничего не сказал, не вздохнул и не замедлил шаг, и тем не менее Эрик не сомневался, что юношу мутит от голода.

– Послушайте, – сказал Эрик, – у меня родилась одна мысль. Я жутко хочу есть – не успел поужинать. Давайте зайдем сначала в «Ле Холл» и перекусим. А когда вернемся сюда, народу, глядишь, поубавится. – Ив смотрел на него, настороженно склонив голову набок, и ждал, что последует дальше.

– Это очень далеко, – пробормотал он подозрительно, совершенно сбитый с толку; казалось, он думал: я согласен принять участие в твоей игре, дружок, но скажи хотя бы, какие в ней правила?

– Я доставлю вас назад. – Эрик, улыбаясь, подхватил Ива по руку и повел к стоянке такси. – Будьте моим гостем, окажите любезность. Как вас зовут?

– Je m’appelle Ives[49].

– А меня Эрик.

Потом он часто думал, что, не наступи у него прозрение у закусочной, они с Ивом могли больше не встретиться. А первый совместный обед дал им возможность присмотреться друг к другу. Говорил почти все время Эрик: бремя общения лежало на нем. Ив постепенно расслаблялся и оживал. Эрик болтал без умолку, ободренный переменами на лице Ива, он ждал его улыбки, ждал смеха. Он хотел, чтобы Ив понял: здесь не будет обычной грубой сделки и юноше не придется расплачиваться за обед своим телом. Понемногу до Ива дошел непроизнесенный смысл происходящего, и он серьезно закивал, как если бы обдумывал некое предложение. Одновременно на его лице отразился страх. И победить этот страх Эрик не мог – ни в юноше, ни в себе: страх быть любимым…

Весь тот день они бродили по Шартру, осматривали город. Видели стоящих на коленях у края воды женщин, те терли белье на плоских деревянных досках. Под жарким солнцем гуляли – вверх-вниз – по узким извилистым