— Сволочи… Прости, сестра! И за тебя тоже поквитаюсь.

— Берегись!

Гаврила поднял голову, но увидеть ничего не увидел. Мусил, как бешенный, налетел на него, и отбросил от борта.

Это оказался не камень. И не бревно. В деревянный борт с хрустом врезался трехлапый якорь. Мусил, отшатнувшийся от неожиданности, шагнул к нему, занося меч.

— Нашли чем ежа пугать!

Лезвие не успело опуститься, как над ним прогремело:

— Стой!

Мусил не понял его, точнее понял, но не послушал. Он-то знал, чем заканчиваются дни, когда в твой борт впивается такой вот якорь. Меч взлетел, чтоб обрушиться на веревку, но над головой грохнуло, и Мусил почувствовал, что не может шевельнуть рукой. Лезвие меча словно бы вмерзло в воздух и застряло там. Несколько раз он дернул рукоять вниз, но куда там… Мусил понял глаза. Прямо над головой висели Гавриловы ладони, меж которых и торчало лезвие меча.

— Стой сказал!

— Так они же…

— Я раньше них!

Мусил судорожно сглотнул. Опередить врагов было трудновато. Самые отчаянные, а может и самые нетерпеливые из них, уже лезли через борт по натянутому канату, и бежали прямо к нему. На воде пенился белый след от погруженных весел. Они тормозили, заставляя канат натягиваться.

Лиц их видно не было, но Мусил и так знал, что там на них написано — желание побыстрей добраться до чужой палубы и зарезать кого-нибудь..

Гаврила ухватился за канат. Рукой он ощутил звон, исходивший от него. На мгновение ему показалось, что он держит в руке удилище, на леске которого бьется сразу с десяток крупных рыб. Он согнул руку и. подчиняясь чудовищной силе, что бродила в нем, корабли сблизились. Канат ослаб. Гаврила дернул им вверх-вниз и по канату прокатился всплеск. Первого бегущего он настиг на середине.

Этому было проще, чем остальным — он-то видел, что там впереди и, увидев изгиб каната, еще издали подпрыгнул, но не удержался. Не нашлось в нем ловкости паука, бегущего по паутине и он с воплем полетел в воду.

Остальным повезло еще меньше… Даже, если честно, и не скажешь, что повезло. Канат провис и они все, кроме одного полетели вниз. Последний успел зацепиться за свой борт, и теперь болтался там, словно наживка в ожидании крупной рыбы.

Гаврила не стал любоваться на него — не до этого было, а выломал крюк из борта и отбросил в воду.

Границ своей силы Масленников не знал, но понимал, что ни одно колдовство не может бесконечным, и поэтому кидал во врагов бочки, корзины, камни… Кидал все, что попадалось под руку.

Рядом вскрикивал Мусил, которому только что и оставалось, так это подтаскивать вещи да переживать. Он то хохотал, то раздраженно орал на Гаврилу, если бочки пролетали мимо. Враги бесстрашно отвечали тем же, не решаясь все же забросить новый якорь. В конце концов, один из перекинутых Масленниковым ящиков опрокинул там жаровню и над догоняющим кораблем закурился дымок, становившийся все жирнее и жирнее.

Гаврила остановился. Мусил ударил его по плечу.

— Горят!

Радость сделала его руку тяжелой. Гаврила вдруг почувствовал, как подламываются ноги, покачнулся и повалился на доски. Запах просоленного дерева окружил его, щекой он почувствовал ласковое тепло нагретого дерева, но, отделяя его от настоящего, тьма невесть откуда взявшаяся накрыла его воронкой, засасывая в себя.

— Марк, Марк!! — услышал он долетевший откуда-то издалека крик Мусила. — Гаврила кончился!

«Кончился? — подумал Гаврила о себе отстранено. — Совсем? Или поживу еще?»

Мир вокруг стал темнеть. Тьма завертелась все быстрее, сворачивая привычный мир в колодец, куда и устремилось ставшим невесомым тело…

Когда он сумел открыть глаза, то увидел, кусок палубы и открытый зев люка.

«Еще поживу, — сообразил он. — Сколько-то поживу…»

Зрение вернулось быстрее слуха. Не в силах пошевелиться он смотрел, как Марк идет вдоль ряда гребцов, а в руке держит парующий котел. Ложкой на длинной рукояти вливал каждому гребцу в рот какое-то варево. Измученные гребцы безропотно хлебали. Только один попробовал то ли возразить Марку то ли спросить о чем-то, но тот, аккуратно вылив зачерпнутую жижу обратно в котел, той же поварешкой так врезал смутьяну, что тот упал назад.

Люди на веслах уже не гребли. Гаврила сейчас понимал их как никто. Сил в них осталось только на то, чтоб держаться за грубо оструганные деревяшки, чтоб не свалится со скамеек. Гаврила закрыл глада и снова выпал из жизни. Потом он почувствовал, как его поднимают и прислоняют к чему-то. Перед глазами появилось лицо Марка.

— Сейчас, — сказал он. — Немного посиди… Сейчас… Сейчас поплывем…

Он опять куда-то пропал, и Гаврила увидел внутренность трюма. Измученные греблей люди на глазах преображались — загорались глаза, согнутые только что спины распрямлялись.

— Корешок? — шепотом спросил Гаврила. — Успел все-таки?

Марк расслышал, кивнул.

— Сейчас они привыкнут, и мы в два счета оторвемся от этих…

Он посмотрел за борт, улыбнулся.

— Ты хорошо поработал. Молодец… Этот все еще горит…

Гаврила захотел повернуться, но не успел. За спиной Марка раздался грохот. Купец мгновенно присел на корточки и обернулся. Из-за его спины Гаврила увидел, как ближний гребец из первого ряда с глупой улыбкой согнул весло, и оно разломилось надвое. Его сосед, собрав в горсть цепь, скрутил ее так, словно выкручивал какую-то тряпку и на пол посыпались искореженные звенья.

— Стойте! — бросился к ним Марк. — За весла! Там свобода!

— Воля! — заорал передний. — Воля братцы!

Не задумываясь ни на мгновение, словно к этому мигу он готовился всю свою жизнь, раб половинкой весла ударил соседа по голове.

Тот успел уклониться и, обхватив драчуна поперек туловища, швырнул его дальше. Несколько мгновений он стоял, словно соображал, что ему делать с невесть откуда взявшейся силой. Сила, что дал колдовской отвар, просилась в дело, но тратить ее на рабский труд у весла дураков не было… Он ухватился за скамейку, на которой просидел, возможно, не один год и, выдрав её из пола, бросился вглубь трюма, где рабы уже припоминали друг другу прошлые обиды. Сбитый светильник полетел вниз, и Гаврила, уже почувствовавший запах дыма попытался подняться, но беды не случилось — вода, хлынувшая в пробитые дыры, погасила огонь. Темнота не остановила драку. Рабская ненависть не нуждалась в свете. Привыкшие к своей темнице гребцы и так все отлично помнили. Из темноты доносился скрип ломающегося дерева, скрежет металла, смачное хаканье и крики.

— Боги! — всхлипнул Мусил. — Что это они…

Из темноты выбрался Марк. Он выбирался спиной вперед и Гаврила увидел его бледное как морозное небо лицо только тогда, когда тот поравнялся с ним.

— Дураки… Этим воля дороже свободы…