Как бы то ни было, по меньшей мере вплоть до Февральской революции 1917 года возраставший страх предательства шел рука об руку с усилением преследования евреев и немцев. Антисемитизм и германофобия послужили катализаторами российской шпиономании.

Война практически с первых дней дала новый толчок антисемитизму, с особой силой проявившемуся в приграничных польских, литовских и украинских районах. Уже 14 (27) августа жандармское управление Варшавской губернии сообщало в Петроград о заметном росте числа насильственных действий со стороны поляков в отношении подозревавшихся в коллаборационизме евреев71. О евреях ходили дикие слухи, будто они отравляют колодцы, снабжают наступающую немецкую армию лошадьми и провизией, укрывают вражеских солдат и сигнализируют противнику о передвижениях русских войск72. 26 сентября командующий 1-й армией писал командующему Северо-Западным фронтом, что на некоторых территориях, недавно захваченных немцами, часть местного населения — «исключительно евреи» — снабжают германскую армию как информацией, так и провизией, и требовал упрощения правил военно-судебной процедуры в случаях шпионажа и предательства73. Ответом великого князя Николая Николаевича на эту просьбу был приказ, разрешавший офицерам, начиная с командиров полков, самостоятельно создавать для разбирательства дел «виновных в шпионстве» военно-полевые суды на местах74. Нетрудно предсказать, что среди жертв этих новых судебных институтов оказалось много евреев, в отношении которых приговоры зачастую выносились на основании ничтожнейших доказательств. Особенно запомнился позорный случай Гершановича, мариупольского еврея, который 2 октября 1914 года был признан виновным в пособничестве врагу исключительно на основании доноса мусульманского духовного лица, некоего имама Байрашевского, который и был истинным коллаборационистом и оговорил невиновного, чтобы отвлечь внимание властей от собственных преступлений75. Благодаря усилиям адвоката Гершанович был в конце концов оправдан и в 1916 году вышел на свободу. Другим повезло меньше. В конце ноября 1914 года Николаи Николаевич издал секретный приказ, предписывавший военным брать еврейских заложников из числа жителей еврейских местечек и селении в занимаемой зоне. Если кто-нибудь из еврейской общины данного населенного пункта будет замечен в шпионаже или предательстве, заложники поплатятся жизнью76. Точное число повешенных и расстрелянных в рамках этого предписания неизвестно; сообщение о трех еврейских заложниках, казненных 24 декабря в местечке Сохачев, — одно из немногих, попавших в русские газеты77.

В 1915 голу положение совсем ухудшилось. В марте евреям запретили проживать на любых территориях, прилегающих к Финскому заливу (надо полагать, чтобы предотвратить их изменническое общение с экипажами кораблей германского флота)78. В том же месяце армия приступила к массовой депортации евреев из западных областей империи, и к началу лета дороги оказались забиты более чем шестисоттысячной массой продвигающихся на восток беженцев79. В мае российская пресса снова запестрела антиеврейскими рассказами. «Русский инвалид», ежедневный орган Военного министерства, поместил ложное сообщение, будто в апреле евреи из местечка Кужи в Курляндии прятали у себя немецких поджигателей, которые, не без помощи этих самых евреев, сожгли селение. Хотя правда снова в конце концов вышла на поверхность (в Кужах в то время не было ни одного еврея), «кужинский случай» послужил поводом для новой волны депортаций евреев, на этот раз из Ковенской и Курляндской губерний80.

Все эти совершенно противозаконные действия стали возможны потому, что по законам военного времени российский верховный главнокомандующий пользовался исключительными и неограниченными полномочиями. Параграфы этого документа наделяли Николая Николаевича диктаторской властью над всей администрацией, равно гражданской и военной, в зоне фронта. Не будучи подотчетен правительству в Петрограде, великий князь являлся, в самом реальном смысле, вторым императором. Вот почему инициированные его приказом депортации шли полным ходом, несмотря на созданный ими медицинский, транспортный и жилищный кризис и невзирая на протесты Совета министров. Средние и верхние эшелоны российского военного руководства на фронте оказались во власти антисемитской истерии. Правая рука великого князя, начальник штаба Янушкевич, был известен своей патологической юдофобией81. Граф Павел Игнатьев, проработавший почти весь 1915 год в контрразведке Юго-Западного фронта, впоследствии жаловался, что его контора была забита доносами на евреев, из них 90 % совершенно нелепых и бесполезных. «В каждом еврее, — удивлялся он, — подозревали шпиона»82.

Однако происходившее объяснялось не только массовым психозом. Князь Н.Б. Щербатов, министр внутренних дел, человек далеко не либеральных взглядов, считал, что кампания Янушкевича против евреев была мотивирована более политикой, чем фанатизмом. На заседании Совета министров 14 августа 1915 года он высказал свою растущую обеспокоенность бессилием правительства: «всемогущий» Янушкевич отказался ослабить преследования евреев, несмотря на то что они стали причиной беспрецедентных человеческих страданий, дестабилизации внутренней жизни империи и, напоследок, осложнили отношения России с союзниками. Щербатов заявил, что Янушкевич стремится, играя на антисемитских настроениях в армии, возложить на евреев всю ответственность за поражения на фронте. Князь не сомневался, что в случае военной катастрофы Янушкевич прибегнет к теме еврейского заговора как своему алиби83.

Возможность трений как с союзными, так и с нейтральными державами в связи с отношением России к евреям несколько раз становилась предметом рассмотрения российского правительства в первые годы войны. Особенные проблемы ожидались для доступа России к британским и американским рынкам капитала, на которые, как считалось, большое влияние оказывают банкиры-евреи. Еще 13 (26) августа 1914 года российский посол в Британии граф Бенкендорф писал императору, что, возможно, пора дать некоторые послабления российским евреям, дабы произвести хорошее впечатление на зарубежное общественное мнение, — в то время Николая П эта идея не привлекла84. Несколько месяцев спустя, в апреле 1915-го, министр финансов Барк в послании министру иностранных дел Сазонову высказал предположение, что Россия могла бы упростить себе в будущем банковские операции в Лондоне, создав положительное впечатление о себе у лидеров всех политических сил Британии. Загвоздка, конечно, заключалась в лейбористской парши, которая продолжала придерживаться в общем антирусских взглядов «на почве еврейской агитации». По мнению Барка, российскому правительству следовало официально и торжественно пригласить какого-нибудь видного члена Палаты общин из числа лейбористов в Петроград, чтобы он познакомился «с английскими колониями в России, настроенными весьма дружелюбно к России и придерживающимися определенно антисемитских взглядов». Если этот эксперимент принесет России поддержку британских левых, впоследствии можно будет устроить визит целой делегации лейбористов85. Подобные неуклюжие шаги в налаживании добрых отношении не могли сгладить отрицательное впечатление, произведенное чудовищными жестокостями, творившимися русской армией против евреев в Польше и Галиции. Работник британского благотворительного фонд а Джон Поллок, проведший три месяца в Польше весной 1915 года, проинформировал Уайтхолл о том, что за преследованием евреев стоят политические цели, а выдвигаемые против них обвинения не имеют под собой никаких оснований: