Итак, космополитизм лучше подходит на роль ценности, которую нужно поддерживать в Европе, чем мультикультурализм, поскольку иммигранты, прибывающие в континентальную Европу, должны свыкнуться с нормами и ценностями принимающих их обществ (те, кто предпочитают мультикультурные общества, едут скорее в Канаду или США). Европа, со своей стороны, должна воздерживаться от желания выступать в качестве высшей моральной инстанции в её отношениях со средиземноморскими и ближневосточными соседями, увлекаясь манипулятивной игрой с правами человека, в которой она разоблачает их нарушения в некоторых политических режимах, которые считаются недостаточно прозападными, но закрывает глаза на те же самые нарушения, когда не слишком демократичный режим в своей внешней политике полностью следует интересам Запада. Опыт показывает, что внешнее давление, применяемое избирательно, может привести к противоположным результатам и затормозить развитие по направлению к демократии, вызвав ожесточение местных властей. Лучшей моральной инстанцией были бы европейские институты, строго применяющие свои базовые принципы как к своей собственной деятельности, так и в их отношении с другими.

С другой стороны, от Европы сегодня ожидают альтернативы глобализации в американском стиле, представляющейся единственным проектом цивилизации. Эту мысль хорошо сформулировал Джордж Стайнер: «В сегодняшнем мире, преследуемом убийственным фундаментализмом, откуда бы он ни происходил – с американского Юга,

Среднего Запада или из ислама, у Западной Европы может быть императивная привилегия разработки и распространения светского гуманизма. Если она сможет очиститься от своего собственного сумрачного наследия, без устали оспаривая его, Европа Монтеня и Эразма, Вольтера и Канта могла бы снова послужить нам вожатым»[263]. После язвительного обличения «деспотизма массового рынка» и «последствий коммерческой фабрики звезд», а также «экспоненциального, сметающего всё на своем пути роста всего англо-американского, единообразия ценностей и образа мира, приносимого этим всепожирающим эсперанто вместе с собой» Стайнер заявляет: «Возможно, что Европа, пойдя по пути, который пока ещё сложно увидеть, однажды породит промышленную контрреволюцию, так же как она родила революцию промышленную»[264].

Пытаться оживить гуманистический и универсалистский дух, который раньше главенствовал при создании Лиги наций и ООН, или же рассуждать как испанский премьер-министр, проповедуя «союз цивилизаций» или диалог культур и религий, – значит всё же предполагать, что действительно существует опасность войны цивилизаций. Но не нужно ли выступить непосредственно против теоретиков этой войны и против правительств, которые дают увлечь себя порождаемой этими теориями риторикой?

Разумеется, надо бороться с террористическим насилием, подрывным и нигилистичным. Но речь не идет о какой-то «войне», как бы ни хотели убедить в противном главы армий Америки и государств-союзников, входящих в НАТО (они всё ещё находятся под влиянием схем «современной антиподрывной войны», разработанных в 1950-х годах французскими военными теоретиками, изучавшими националистские восстания в Индокитае и Алжире, которые уподоблялись коммунистическим революциям[265]). Ведь сегодня у «врага», которого мы видим перед собой, по сути, нет ничего, кроме молодых нигилистов, готовых принести в жертву свои жизни – точно так же, как делали террористы во все времена и в самых разных странах[266]. Их жестокие акты выражают, как и все похожие феномены, возникающие в определённые исторические периоды, глубокое недовольство, причины которого многочисленны и сложны. В целом, к ним относятся внешние и внутренние факторы, развитие международной геополитики, которая надстраивается над местными ситуациями социального распада и гниения или блокады политических систем.

Если отвлечься от правительства талибана в Афганистане, которое предоставило убежище бин Ладену, хотя само вначале поддерживалось и стимулировалось США и двумя его главными мусульманскими союзниками – Саудовской Аравией и Пакистаном, ни одно государство, будь оно мусульманским или каким-то иным, не поддерживает сегодня террористические ячейки, сеющие слепое насилие как в западных странах, так и в мусульманских, причем в последних даже в большей степени. В этом контексте понятие войны цивилизаций просто ни о чём не говорит. Вот почему важно работать над тем, чтобы международная геополитическая сцена стала наконец республиканским пространством в строгом смысле этого слова, с которой были бы удалены любые инсценировки идентичности и любое обращение к религиозности.

Обращали ли когда-нибудь во времена борьбы с ультралевым терроризмом внимание на значение производимых этими движениями текстов, пытающихся легитимироваться марксизмом? Тогда почему же сегодня нужно столь серьёзно относиться к текстам, украшенным сурами из Корана, которыми бахвалятся террористы, становящиеся под знамена ислама? В борьбе с террористическим насилием важен анализ не идеологической религиозной лексики, а социального и политического недовольства, выражаемого им. Кроме того, слишком часто забывают, что у этих феноменов есть своя специфика, определяющаяся местом и социально-политическим контекстом: теракт в Эр-Рияде – не тот, что в Тель-Авиве или против израильских колонистов, последний отличается от нападения на полицейский комиссариат в Ираке, а он, в свою очередь, отличен от слепого теракта в Лондоне или Мадриде. Отвергать все эти очевидные различия – значит участвовать в игре теоретиков войны НАТО с самой туманной из организаций – Аль-Каедой, то есть поддерживать сегодняшнее status quo, которое грозит непоправимыми последствиями всему человечеству.

Только возрождение в мире республиканского духа позволит положить конец этому бесконечному кризису модерна. Как мы уже несколько раз убеждались, западная постмодернистская философия умаляет то, что один из комментаторов Лео Штрауса называет «прогрессистским провиденциализмом»[267], и замыкается в извращённом выборе между расслабленным мультикультурализмом и ожесточенным активизмом, продвигаемым, например, США – якобы во имя защиты демократии и цивилизации.