Швигер наблюдал за происходящим в перископ. Он еще не понимал, что ошибся в расчете скорости корабля. На самом деле он шел медленнее, чем он решил, – на 4 узла, или около 5 миль в час.

Незадолго до двух часов в багажном отделении на носу “Лузитании”, на палубе F, собрались десятка два матросов: одни заступали на вахту, другие сменялись. Им предстояло подготовить тысячи предметов багажа к прибытию.

Матрос Мортон два часа помогал загружать саквояжи и сундуки в электрический подъемник; другого способа попасть в помещение не было. Матросы сменялись в два часа – “четыре склянки”; в это время Мортону предстояло заступить на дополнительный наблюдательный пост – высматривать, не покажутся ли субмарины. Его послали на бак, носовую часть нижней палубы.

“За пять минут до четырех склянок, – говорил он, – я вышел на палубу одеться потеплее и взять снаряжение, необходимое для вахты, что начиналась в два часа. Меня поставили на дополнительный пост на палубе, откуда хорошо видно вокруг; задача моя была внимательно смотреть вперед и по правому траверзу”43.

К тому времени корабль успел сжечь около шести тысяч тонн угля, и угольные бункеры, проходившие по всей длине корпуса по обоим бортам, были по большей части пустыми туннелями, покрытыми угольной пылью, с отверстиями там и сям, через которые угольщики отправляли уголь в топки.

Капитан Тернер на мостике дал штурвальным команду держать курс параллельно берегу, чтобы старший помощник мог ориентироваться. К тому времени защитная завеса тумана полностью рассеялась.

“Всех вахтенных предупредили, чтобы смотрели в оба и докладывали, если что-нибудь покажется им подозрительным, – рассказывал Томас Мэхони, который нес вахту с полудня до двух. – Около 13.50 мы заметили предмет вроде конуса в двух румбах впереди справа по борту”44. Ему показалось, что это буй. “Мы доложили об этом начальнику вахты, и на мостике поднялся небольшой переполох: что бы это могло быть”.

Моряк по имени Хью Джонстон, старшина-рулевой, в тот момент как раз вставал за штурвал – “покрутить руль”45. На мостике толпились офицеры, тоже сдававшие вахту.

Джонстон, вскоре после того как встал к штурвалу, услышал крик: впереди справа по борту что-то заметили. Кто-то из офицеров приник к биноклю, пытаясь понять, что это за предмет: то ли буй, то ли морская свинья, то ли принесенный течением мусор. Никто не выразил тревоги. “Мы пошли дальше”, – рассказывал Джонстон46.

В два часа матрос Лесли Мортон занял свой пост на баке. Он стоял с правой стороны. Другой матрос всматривался в море по левому борту. На дополнительных постах, включая верхнюю площадку мачты, находились еще четверо вахтенных.

Брат Мортона спал в своей каюте внизу – его вахта начиналась позже. Половина команды по-прежнему оставалась в багажном отделении.

Корабль рассекал морскую гладь, словно бритва – желатин.

Мортону так хотелось отличиться на посту, что ему “каждую минуту виделась всякая всячина”47.

В два часа трапеза пассажиров второй очереди была в разгаре. Пассажиры первого класса переезжали с палубы на палубу в двух электрических лифтах, работавших от корабельного динамо. Кучка детей прыгала через скакалку на верхней палубе, им помогал Джон Бреннан, угольщик из машинной команды48.

К тому времени установилась такая превосходная, ясная погода, что семейства из Куинстауна и Кинсейла собрались на мысе Олд-Хед на пикник, подышать нежным воздухом и посмотреть, как мимо проплывают корабли. Они только-только различили вдали “Лузитанию”, что милях в двадцати дымила своими трубами.

Мортон стоял там, откуда хорошо просматривалась все вокруг, по правому борту открывался вид на открытое море, ясный и четкий. “В десять минут третьего часа, – рассказывал он, – я посмотрел на часы и, уже убирая их в карман, взглянул за правый борт и увидел большой всплеск пены, по моему грубому подсчету, ярдах в 500 впереди, в четырех румбах справа по курсу”49. Казалось, будто из-под воды прорывается громадный пузырь.

Спустя мгновение он увидел, как по плоской морской глади что-то движется – след, четкий, проведенный “невидимой рукой, словно мелом по грифельной доске”.

Он потянулся к рупору.

Капитан Тернер ушел с мостика и отправился к себе. Около 13.30 квартирмейстера Джонстона, сдавшего вахту у штурвала, послали вниз, передать Тернеру сообщение о том, что Олд-Хед-оф-Кинсейл теперь “в 10 румбах слева по курсу, в 20 милях”50. Корабль, следуя курсу, постепенно приближался к берегу.

Джонстон вернулся на мостик. Полчаса спустя, в начале третьего, он услышал крик: “Торпеда идет!”51

Закончив есть и распрощавшись со своим другом Лотропом Уитингтоном, Чарльз Лориэт спустился к себе в каюту за свитером. Надев его под пиджак костюма “никербокер”, он снова направился наверх, “прогуляться как следует”52. Поднявшись по основной лестнице, он прошел на левый борт корабля, откуда виднелся ирландский берег вдали. Тут он столкнулся с писателем Элбертом Хаббардом и его женой Элис. Хаббард пошутил, что в Германию ему, вероятно, дорога заказана, если вспомнить написанный им памфлет “Кто снял крышку с ада?”, в котором он обвинял в развязывании войны кайзера Вильгельма. Он успел дать Лориэту экземпляр, пока они плыли. Лориэт назвал его “едким сочинением”53.

На палубе В, на правом борту, Теодата Поуп стояла рядом со своим спутником Эдвином Френдом, облокотившись на поручень и любуясь морем, “которое было чудесно голубым, так сияло в солнечном свете”54. Глаза слепило так сильно, что Теодата размышляла вслух: “Да как же офицеры смогут увидеть какой-то перископ?”

Оливер Бернард, театральный художник-постановщик, стоял в кафе “Веранда”, “лениво” прислонившись к окну, глядя вдаль. Он заметил нечто похожее на рыбий хвост вдалеке по правому борту. Дальше по поверхности воды к кораблю дугой протянулась “полоска пены”55.

К нему подошла какая-то американка со словами: “Это ведь не торпеда, правда?”56

“Ответить я не мог, до того был заворожен, – вспоминал он. – Мне стало не на шутку плохо”.

Вот оно, то, чего все страшились. “Мы все думали и грезили о них, спали и ели с мыслями о субмаринах с той самой минуты, когда отплыли из Нью-Йорка, и все-таки, когда эта ужасная опасность подошла к нам близко, я не поверил собственным глазам”.

Страха почти не было, вспоминал Бернард. “По-моему, все, включая женщин с детьми, были не столько в ужасе, сколько поражены, оглушены осознанием того, что страхи, которые мы вполушутку лелеяли пять предыдущих дней, наконец воплотились в явь. Германцы, оказывается, не брали нас «на пушку»”57.

След все приближался.

Тот первый всплеск, первый пузырь пены возник, когда сжатый воздух вырвался из торпедной трубы субмарины при вылете торпеды58. Сама она была 20 футов в длину и 20 дюймов в диаметре; в ее носовой части, по форме напоминавшей верхушку зернохранилища, находилось 350 фунтов тротила и взрывчатки под названием гексанит. Хотя командиры германских субмарин обычно выпускали торпеды на глубине 15 футов, эта шла на глубине 10 футов. Двигалась она со скоростью около 35 узлов, или 40 миль в час, под действием сжатого воздуха, поступавшего из резервуара возле носа, прямо за отделением со взрывчаткой. Воздух вырывался через пистоны в двигателе, приводившем в движение два винта: один вращался по часовой стрелке, другой – против, чтобы торпеда не крутилась и не отклонялась от курса. Отработанный воздух выпускался в море и пузырями поднимался на поверхность. Пузырям, чтобы всплыть, требовалось несколько секунд, а значит, сама торпеда всегда существенно обгоняла след, который появлялся на поверхности воды.