И все равно времени ушло немало. Небо потемнело, потом еще потемнело — это ветер гнал грозовые тучи, ко Сирин упорно, хотя и медленно распутывал след Лесли, который вел через Стэнтонский мост на другой конец города, к парку Фитцгенри. Дождь начался, когда он стоял у скамьи, где незадолго до того сидела Лесли.

Там два парковых бодаха, сморщенные, как старые обезьяны, и поведали ему историю нападения на девушку.

— Она не хотела идти с ним, сэр, — сказал один, поглубже натягивая по случаю дождя шляпу.

Все феи знали Сирина и уважали его, но не только за искусную игру на арфе. Он был мужем Мэран, дочери повелителя дубрав, той самой, которая, как они знали, во всяком колдовстве кому хочешь даст фору, а потому давно выучились относиться и к ней, и ко всякому, кого она брала под свое покровительство, с опасливым почтением.

— Нет, сэр, не хотела, — поддакнул второй бодах, — но он все равно уволок ее за собой.

Сирин присел рядом со скамьей на корточки, чтобы им не приходилось задирать головы.

— А куда он ее повел? — был его вопрос.

Первый бодах указал на двоих у Воинского мемориала: они стояли, нахохлившись от дождя, сдвинув головы, как будто разговаривали. Один был в легком плаще поверх костюма; другой — в джинсах, темно-синей куртке и ковбойских сапогах. Глядя на них со стороны, можно было подумать, что они ведут деловые переговоры.

— А ты сам у него спроси, — ответил бодах. — Вон тот, в синем.

Взгляд Сирина устремился к парочке перед мемориалом, лицо ожесточилось. Будь Мэран рядом, одного касания ее руки, одного ласкового слова хватило бы, чтобы погасить опасное пламя в его глазах. Но она осталась дома, и успокоить его было некому.

Бодахи умчались стремглав, едва Сирин поднялся на ноги. Двое у мемориала, похоже, о чем-то договорились и вместе двинулись к выходу из парка. Сирин бесшумно следовал за ними, мокрый от дождя тротуар гасил звук его шагов. Его пальцы подергивались, точно перебирали струны арфы.

Укрывшимся среди древесных ветвей бодахам показалось, будто они слышат далекий мелодичный звон, который вплетается в размеренный стук дождевых капель.

Анна снова пришла в себя в тот самый миг, когда Мэран вернулась из кухни, неся чайник с травяным чаем и пару кружек. Чайник и кружки она поставила на стол, а сама опустилась на диван рядом с матерью Лесли.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она, поправляя влажное полотенце у Анны на лбу.

Взгляд Анны тревожно бегал из стороны в сторону, с плеча Мэран на пол, словно наблюдая за перемещениями невидимых существ. Мэран попыталась отогнать любопытных фей, но куда там. В этом доме, да еще в присутствии Анны, которое только подогревало их любопытство, это было все равно что ветер ловить.

— Я заварила чай, — сказала тогда она. — Выпейте, вам полегчает.

Анна стала совсем покорной, весь ее гнев испарился, словно его и не бывало. Снаружи в окно тихонько царапался дождь. Носатый хоб уткнулся лицом в стекло, затуманив его своим дыханием, сквозь облачко пара ярко светились его глаза.

— А вы не могли бы попросить их... уйти? — ответила Анна.

Мэран покачала головой:

— Но я могу помочь вам забыть.

— Забыть, — протянула Анна мечтательно. — Вы и раньше мне помогали? Забыть, я имею в виду?

— Нет. Раньше это происходило само собой. Вы не хотели помнить, вот воспоминания и ушли из вашей памяти.

— А вы... вы ничего не сделали?

— Ну нам, конечно, присуще определенное... влияние, — призналась Мэран, — которое ускоряет процесс. Но мы никогда не применяем его сознательно. Оно как-то само активизируется, стоит нам оказаться в присутствии человека, который не хочет помнить то, что открывается его глазам.

— Так, значит, я про них забуду, а они все равно будут здесь?

Мэран кивнула.

— Я просто перестану их видеть?

— Все будет точно так как раньше, — подтвердила Мэран.

— Мне... мне это не нравится...

Бе голос снова стал каким-то дремотным. Мэран встревоженно склонилась над ней. Казалось, Анна видит ее сквозь полупрозрачную завесу.

— Кажется... я... ухожу... — пробормотала она.

Веки ее затрепетали, голова склонилась, и женщина застыла без движения. Мэран трясла ее, звала по имени, но ничего не помогало. Тогда она приложила палец к шее Анны и нащупала пульс. Удары были сильные и ровные, но, как Мэран ни старалась, добудиться ее не могла.

Она встала, прошла на кухню и набрала номер телефона «скорой помощи». Стоя у телефона, она услышала, как наверху, в кабинете, сама собой зазвенела арфа Сирина.

Слезы Лесли текли, покуда она не уловила какое-то движение в дождевой пелене за окном. Что-то пестрое промелькнуло по самому краю наружного подоконника, как будто голубь, садясь, поскользнулся на влажном железе, только это что-то двигалось не в пример изящнее и легче, чем то было под силу любой виденной ею птице. Да и цвет совсем другой. Не серо-бело-сизые голубиные краски, а яркие, как на крыльях бабочек... сомнительно, подумала она, в дождь, да еще осенью... или колибри... еще менее вероятно...

И тут Лесли вспомнила последний урок игры на флейте и существо, которое музыка вызвала из небытия. Она торопливо вытерла рукавом глаза, чтобы не мешали слезы, и стала пристально вглядываться в дождь. Сначала ничего не было, но, стоило ей чуть повернуть голову, как вот оно, опять сгусток движения и цвета самозабвенно заплясал в самом уголке глаза, но едва она попыталась его разглядеть, исчез снова.

Через минуту-другую она отвернулась от окна. Смерила оценивающим взглядом дверь, прислушалась, но никаких звуков, предвещающих возвращение Каттера, не уловила.

«Может, — подумала она, — магия придет мне на помощь...»

Девушка поспешно вытащила из мешка флейту и собрала ее. Повернулась к окну, попыталась наиграть мелодию, но ничего не вышло. Слишком она волновалась, грудь точно обручем сдавило, диафрагма отказывалась выкачивать воздух из легких.

Она отняла флейту от губ и положила ее на колени. Стараясь не думать ни о запертой двери, ни о том, почему она заперта и кто может в любую минуту появиться оттуда, она сосредоточилась на дыхании.

Вдох, медленно, пауза, выдох. Повтор.

Как будто ты на уроке в старой пожарной каланче, где в маленькой комнатке нет никого, кроме тебя и Мэран. Ну вот, уже лучше. Лесли почти слышала мелодию, которую играла тогда ее учительница, только сейчас в ней было больше от колокольного перезвона струн, чем от гортанного шепотка деревянной флейты. Этот напев был для нее все равно, что карта с ясно обозначенной на ней тропой для сбившегося с пути странника: смело иди вперед, не ошибешься.

Лесли снова поднесла инструмент к губам, подула, тонкая струя воздуха под углом вошла в полое тело флейты и, не в силах выйти через закрытые пальцами музыкантши боковые отверстия, устремилась вниз, и тут же глубокий бархатистый звук прокатился по комнате и эхом отразился от ее голых стен — родилась нота «ре». Девушка повторила ее, подхватила мотив, звучавший у нее в голове, и уверенно двинулась вперед по тропе этой мелодии, единственной, которая сейчас была обозначена на карте всех песен на свете, и уже написанных, и тех, которым еще предстоит появиться на свет.