Трактирщики и продавцы вина, с 1355 г. также объединенные в союзы, процветали благодаря постоянному потоку коммерсантов, путешественников, актеров и прочего непоседливого люда, прибывавшего в Венецию на время или проездом. Постоянные обновления и перестройки дворцов, театров, казини обеспечивали работу скульпторам, позолотчикам, кузнецам, резчикам по камню, ковровщикам, художникам, зеркальщикам, хотя некоторые и утверждали, что патриции не слишком любили раскошеливаться.[439] Нарасхват были шляпники: здесь свою роль играло женское кокетство, а также качество шляпок, которое мастера постоянно старались улучшать.[440] Огромным спросом пользовалась продукция изготовителей масок: они снабжали масками не только Венецию, но и всю Италию; мастера-«масочники» приравнивались к художникам.

В других секторах производства, напротив, наблюдается значительный спад активности. В 1764 г. стеклодувы вынуждены были сократить число печей и уволить работников.[441] Портные и торговцы тканями страдают от пристрастия к иностранным модам и процветающей контрабандной торговли, поощряемой патрициями. Производство шелка, одна из наиболее важных отраслей венецианской промышленности, в которой в подчиненном Венеции регионе было занято почти тридцать тысяч человек, идет на убыль: патриции, являвшиеся основными потребителями шелка, теперь покупают его за границей. То же самое можно сказать и о сапожниках и башмачниках.[442] Они сделали состояние на ботинках на сплошной толстой подошве, которые носили все женщины без исключения, однако мода изменилась, и женщины стали носить легкие изящные туфли из яловой кожи, украшенные резными пряжками и инкрустированные бриллиантами; моду на эти туфли ввели туринцы и французы. Вдобавок падает качество продукции, что снижает конкурентоспособность и замедляет товарообмен. Мастерство золотопротяжников — ремесленников, изготовляющих золотые нити, предназначенные для производства шитых золотом тканей, по-прежнему высоко ценится на текстильных мануфактурах; однако французские наблюдатели замечают, что «трощёный шелк для основы из Бергамо значительно хуже по качеству, чем тот же шелк, поставляемый из других городов Италии».[443] Негативная оценка подтверждается и инквизиторами, которым поручено наблюдать за работой ремесленников и качеством их изделий: в 1776 г. они отмечают, что ткачи, число коих и без того сократилось, бросают свое ремесло, оставляя заниматься им женщин и детей, а сами идут искать другую работу.[444]

На протяжении века протекционистская политика корпораций становится все более жесткой. В 1748 г. корпорация продавцов воды понизила возрастной порог приема в ученики детей старшин до десяти лет. Мастера, похоже, перестали соблюдать правила найма учеников, конкуренция со стороны иностранной рабочей силы становится все сильнее. В 1758 г. в корпорации каменщиков «мастера без зазрения совести привлекают к строительным и реставрационным работам чужаков, оставляя, таким образом, многих своих сотоварищей без работы, и те, пребывая в праздности, не знают, как прокормить свои несчастные семьи, и не могут уплатить взносы в корпорацию».[445] Положение работающих женщин также ухудшается. Ремеслом могли заниматься только дочери и жены старшин. Даже в текстильном секторе, где использовался труд надомниц (в частности на материке), работа была сезонной (с октября по февраль) и сводилась к изготовлению определенных тканей — небеленого полотна или же алого сукна (scarlatto), бывшего в те времена в большой моде. Вместе с евреями, обвиненными в том, что они «коварно проникли в ремесленные мастерские и на государственные фабрики, ускорив тем самым их разорение»,[446] женщинам приходится расплачиваться за кризис. В 1754 г. Сенат решил открыть женщинам доступ к художественным ремеслам: их считают «более усидчивыми, менее подверженными порокам и менее требовательными в отношении зарплаты». Но когда в 1770 г. в рамках назревшей реформы художественных ремесленных мастерских хотят открыть мануфактуры по производству золотой нити, предназначенной для изготовления парчи и шитой золотом ткани, и нанять на работу женщин, предложение встречает яростные протесты со стороны рабочих-мужчин, оказавшихся под угрозой безработицы, и приходится устанавливать квоты найма на работу женщин.[447]

В театре Гольдони неуклюжий или, напротив, хитрый слуга из комедии дель арте, прообразом которого служили эмигранты из Бергамо, приезжавшие в Венецию работать носильщиками, постепенно теряет свою географическую принадлежность и свой говор и приобретает статус трактирщика (Бригелла) или доверенного слуги, иногда даже слуги-наставника. Слуги из последних комедий умнее своих господ, они присматривают за ними, оценивают их поступки, и временами достаточно строго. Анализируя этот процесс с социальной точки зрения, следует сказать, что наметился рост количества слуг, численность которых превзошла численность ремесленников: в 1580 г. слуги составляли всего 8 % общего числа пополанов, а в 1760 г. — уже 10 %, что свидетельствует о нарушении равновесия как в обществе, так и в экономике и о скрытом кризисе регулируемой системы корпораций.

Еще одним признаком кризиса является увеличение количества нищих и бродяг. Правительство брало нищих под свою опеку. Двенадцати престарелым женщинам, бывшим служанкам, впавшим в нищету, было предоставлено право просить милостыню перед Дворцом дожей: это были «дожевы бедняки».[448] С 1457 г. существовало объединение «Бедняки на проходе» (al passo), предоставлявшее сорока нищим, беднякам и калекам общественно-полезную работу на Немецком подворье или на таможне. Также для поддержания нищих было создано общество «Бедняки у воронки» (al pevere) — братство престарелых корабельщиков, которым уже за шестьдесят и которые «потеряли здоровье на службе родине»; участников этого братства определяли путем ежегодных выборов, проводившихся в Святой вторник. Но если в 1580 г. при Дольони насчитывается более 187 нищих, из которых 112 женщин, и 1290 бедняков в различных приютах, то в 1760 г. нищих становится уже 18 тысяч, что составляет 12 % населения. К нищим иногда причисляют довольно размытую категорию населения, именуемую fuzitivi, или бродяги, «те, кто бродят там и сям, не имея ни ремесла, ни профессии, ни постоянного жилья, ни постоянного заработка».[449] Число бродяг постоянно растет, особенно в последние десятилетия XVIII в.: в 1782–1797 гг., во время кризиса в сельском хозяйстве и выступлений сельских жителей, Франческа Менегетти насчитала восемьсот шестьдесят пять дел о бродяжничестве на материке и в Истрии, что свидетельствовало о все более шатком положении крестьян.[450] Кто такие бродяги? Для некоторых это «плебс» или «отбросы» пополанов, люди, не желающие заниматься ремеслом, признанным полезным для общества.[451] Или же это наводящие страх маргиналы. Ибо, как замечает Гаспаро Гоцци, «бедняки и голодранцы, что клянчат на улицах и на мостах, ругая почем зря прохожих за их скупость, имеют свои давние „профессиональные приемы“»:[452] среди них имеются и «поддельные слепцы», именуемые на венецианском наречии birba, и «бесстыжие попрошайки», таскающие с собой животных «для отвода глаз»; путеводители остерегают путешественников от контактов с такими нищими. Нищие — это целый мир подозрительных личностей; среди них много разорившихся крестьян, прибывших с материка; эти люди обитают на площадях, поблизости от трактиров, гостиниц, театров, живут шарлатанством, настырным попрошайничеством. В 1735 г. Гольдони пишет комическую интермедию, где трое впавших в нищету кутил в лохмотьях, пытаются раздобыть на пропитание на Пьяцетте. Как творец, он, по его словам, использует переодевание с целью театрального эксперимента, дабы посеять те зерна, всходы которых впоследствии позволят показать на сцене реальную жизнь.[453] Но не забыл ли он, что эксперименты подлинных оборванцев завершались в тюрьме?