Ярил понимала, что возвращение к жесткому режиму дня пойдет всем нам на пользу, и сразу же возобновила трапезы, подаваемые в установленное время, и возглавила службы для женщин, проходящие каждый Шестой день. Я виновато последовал ее примеру; мне даже в голову не приходило взять на себя эту обязанность, и наши службы превратились в небрежно соблюдаемую формальность. Я понял, насколько важно для нас возносить благодарственные молитвы доброму богу за наше спасение, когда увидел, как мужчины и женщины, живущие в нашем доме, дают волю прежде сдерживаемым слезам. Мне пришлось напомнить себе, что традиции и формальности придают образ и смысл нашей жизни. Я обещал себе больше никогда об этом не забывать.

Что же до трапез, то, что Ярил настояла, чтобы мы вернулись к прежнему распорядку, изрядно меня обрадовало. Казалось, прошли годы с тех пор, как я имел удовольствие отведать тщательно продуманный обед, во время которого аромат и вкус одного блюда дополняли другое. Моя голодовка научила меня гораздо тоньше понимать еду, чем прежде. Теперь, когда я знал, что даже хлебом и водой можно наслаждаться, отлично приготовленные блюда приводили меня в восторг. Соус мог вызвать у меня дрожь во всем теле, сочетание вкусов в простом салате ввергало в восхищенную задумчивость. Если бы я не старался успеть за Ярил, любая трапеза занимала бы у меня втрое больше времени, чем у нее. Иногда я поднимал взгляд от тарелки с супом и обнаруживал, что она смотрит на меня со смесью тревоги и удивления. В такие мгновения я стыдился того, что позволял чувствам увлечь меня в собственный мир. Это было непростым испытанием и для меня, и для Ярил, но лишь мы сами могли создать для себя новую жизнь.

Иногда все происходящее казалось мне старательно разыгрываемым представлением. Каждый вечер я сопровождал ее к обеду, усаживал за стол, а затем шел к своему месту. А вокруг нас зияли пустые места. Словно мы вернулись в дни чаепитий в саду, когда Ярил и Элиси изображали взрослых дам и торжественно приглашали меня на приемы. Неужели это действительно все, что осталось от моей семьи? После обеда, когда мы искали убежища в музыкальной комнате, на нас взирала безмолвная арфа Элиси. В гостиной пустовало кресло моей матери. Казалось, не было ни одной комнаты, где отсутствующих не оказалось бы больше, чем живых.

А потом однажды вечером Ярил приступила к переменам. Я был потрясен, когда нам подали суп-пюре, ненавидимый отцом. Ярил исключила из меню рыбные блюда, поскольку терпеть их не могла. Когда мы встали из-за стола, она спокойно сообщила, что кофе мы будем пить в саду. Я последовал за ней и с одобрением увидел, что она приказала поставить сетчатый шатер, чтобы нам не досаждали комары, привлеченные светом маленьких стеклянных ламп. Внутри стояли стол и только два стула. Шатер был украшен цветами, нас ожидали заранее приготовленные колода карт и стакан с карандашами. Пока я все это разглядывал, слуга принес для нас кофе и поставил на маленький боковой столик. Ярил улыбнулась моему изумлению.

— Сыграем? — спросила она меня.

Впервые с тех пор, как в наш дом пришла чума, мы провели вечер за развлечениями, делали ставки и даже немного смеялись.

Так проходили дни, сменяя друг друга. Я занимался делами поместья, Ярил вела домашнее хозяйство. Когда однажды во время обеда она известила меня, что послала за портнихой и завтра с меня снимут мерки для новых костюмов, я понял, что она полностью взяла на себя обязанности нашей матери. Я был так ошеломлен, что не сразу нашелся что сказать и мучительно покраснел. Вся моя одежда растянулась и трещала по швам, и, должен признать, это доставляло мне множество неудобств. В некоторых местах на теле появились болезненные ссадины и потертости. Но все происходило настолько постепенно, что я не предпринимал ничего, чтобы как-то это поправить.

Ярил покачала головой, заметив, как неловко я себя чувствую.

— Невар, я же вижу, что тебе неудобно. Я не могу смотреть на то, как тебя стесняет твоя одежда. Ты не должен разгуливать в таком виде перед слугами, не говоря уже о возможных гостях. Мы должны что-то с этим сделать. Вот и все.

Я уставился в свою тарелку. Я только что доел обед, вполне солидный, но не чрезмерный.

— Я хотел это отложить, — с глупым видом пробормотал я. — В смысле, новую одежду. Я продолжаю надеяться, что вернусь в прежний вид и снова смогу носить старые костюмы.

Неожиданно я понял, что слова, которыми я пытался хоть как-то объяснить свое поведение, оказались совершенно правдивыми. Я все еще ждал, что произойдет какое-то событие, которое вернет мне мой прежний вид. Я жаждал чуда, но знал, что его не произойдет.

— Я рада, что ты к этому стремишься, — спокойно ответила моя сестра. — А если бы ты прилагал еще больше усилий, я бы еще больше тобой гордилась. Не то чтобы я… ну, я не считаю, что ты переедаешь. Я вижу тебя каждый день, Невар. Ты много работаешь и не обжорствуешь. Да… ты ешь немало, но мама всегда говорила, что вам, мальчикам, нужно больше, чем женщинам, особенно когда вы работаете. Но разумеется, ты должен стараться сбросить вес. А пока, — серьезно продолжила она, — ты должен выглядеть пристойно. Поэтому, пожалуйста, зайди в комнату для шитья завтра в десять.

Вот так все и вышло. Моя новая одежда была темно-синих и черных траурных тонов, но меня это вполне устраивало. Оказалось таким облегчением надеть рубашку не тугую в вороте и сходящуюся на животе. Я сам послал за сапожником в Приют Бурвиля и попросил снять с меня мерки для новых ботинок и пары сапог. Подходящая по размеру одежда позволила мне выглядеть несколько лучше. Из-за того, что прежняя слишком сильно на мне натягивалась, я казался еще толще.

Мне не нравилось управлять поместьем, но я был удовлетворен тем, что делал это хорошо. Я набросал чертежи новых причалов для парома и доверил их воплощение людям, способным в них разобраться. Я много работал, хорошо питался и крепко спал по ночам. В моей жизни опять появился смысл, и рядом со мной снова была сестра. Некоторое время я оставался всем доволен и не задумывался о вещах сложнее заготовки сена или того, сколько необходимо забить свиней, чтобы на зиму хватило мяса.

Когда причалы были готовы, я пересек на пароме реку, чтобы убедиться, что все работает, как я хотел. Я остался доволен, так как в соответствии с моим планом исчезла разъезженная, грязная дорога, которая прежде вела к лодкам, а новый плавучий док облегчил погрузку и разгрузку судов. Раз уж я оказался в городе, я решил встретиться с советом и узнал, что дела в Приюте идут гладко и он начинает восстанавливать свое благосостояние и надежды на будущее. Самое большое удовольствие в тот вечер мне доставили члены совета, поблагодарившие меня за вмешательство и похвалившие сержанта Дюрила, который великолепно справился со сложной ситуацией. Старый сержант, часто сопровождавший меня в поездках, покраснел, как мальчишка. Встреча превратилась в совместный обед в крупнейшей гостинице города с незамысловатым названием «Гостиница Приюта». Обед растянулся до вечера, к нам присоединились некоторые горожане и кое-кто из патруля Дюрила, вино лилось рекой.

Конечно же, мы выпили слишком много. Я впервые за долгое время расслабился и разговаривал с людьми как равный с равными обо всем, что выпало на долю города и поместья. Время шло, и постепенно языки и галстуки начали развязываться. Я и раньше бывал пьян, но, безусловно, не настолько. Возможно, мне было легче оттого, что я находился в компании относительно чужих мне людей. От чумы и ее последствий разговор перекинулся на красивых женщин, вино, доступных женщин, мою жизнь в Академии, азартные игры, непостоянных женщин и верных женщин. Моя полнота была предметом не только любопытства, но и шуток, иногда резких, но по большей части добродушных. Я выпил столько, что ничто из этого не казалось важным. Тем, кто меня подкалывал, я отвечал, как мне тогда казалось, с язвительным остроумием и добротой. Все смеялись вместе со мной. В тот вечер моя судьба не казалась мне ужасной. Словно в мою пользу засчитывалось, что я вмешался и восстановил порядок в городе, не только будучи таким молодым, но еще и очень толстым.