Из ближней парадной выступила процессия: два санитара тащили тяжелые носилки. На них лежал серый брезентовый мешок. Водитель вылез из кабины и распахнул задние створки. Молодая докторша, поддергивая узкую юбку, забиралась на переднее сиденье:

— Совсем с ума посходили… Чего в неотложку-то? Есть же специализированные, — она хлопнула дверцей.

«Кто-то умер. — Снова тошнило, и кружилась голова. — Надо что-то съесть», — проводив глазами машину, она свернула в кондитерскую.

Две старухи вошли следом: из распахов пальто торчали фланелевые халаты. Взяв кофе, они расположились за соседним столиком.

— Ой, не дай Бог! Такая смерть… Как представишь, один, на полу, почитай, целую неделю… — старуха в синем цветастом халате сокрушалась сочувственно.

— Зато уче-еный, — другая, в зеленом, прихлебывала из чашки, неопрятно отирая рот.

— Вот то-то и оно. А за гробом — некому, — первая поджала губы. — Так-то сосед был ничего. Здороваться, правда, забывал. Бывало, скажешь: здрасьте. Зыркнет, как петух — голову набок.



— Профессор, что ли? — другая переспросила понятливо.

— Да, вроде того, — старуха в синем ответила не очень уверенно. — Правда, неказистый. И портфельчик рваненький. Вот на втором этаже — чистый профессор: ни дать ни взять. Марья-дворничиха говорила: первым здоровался. Тоже помер. А этот, говорит, ходит, ходит… Марья последней его видела. Весной-то юбилей. Победу будем праздновать. Комиссия по городу ездит, проверяет. Наш дом проверили, смотрят — кресты. Ну они Марью и вызвали: поди, мол, поговори с жильцом. Надо отчистить, а то непорядок…

— Да-а… — старуха в зеленом качала головой. — Тридцать лет, а будто вчера. Я-то сразу отмыла. Думала, отмою и забуду. А оно помнится, помнится…

— Вот Марья его встретила и говорит: кресты свои отмойте, город-герой позорите. А хотите, говорит, я сама приду, отмою.

— Марья хорошо моет, — старуха в зеленом кивнула. — Чисто. И берет недорого.

— А ты откуда знаешь? — другая прищурилась.

— Соседка моя пользуется. Как ее очередь — вызывает. Я, говорит, хирург: руки нельзя портить.

— Ишь ты! — старуха в синем растопырила пальцы. — Барыня, значит. А нам, значит, можно…

— Ну дак с крестами-то — чего?

— А ничего. Отказался. Эти-то приехали, дай, думаю, загляну: поглядеть хоть, чего у него там. Врачиха не пустила.

— А ты? — старуха в зеленом млела от любопытства.

— А что — я? Я, не будь дура, милиции дождалась. С ними вошла, встала эдак скромненько, будто понятая. Уж я закон знаю. Теперь, конечно, не то. Раньше по полночи сидели. А этот, нынешний, и глядеть не стал, чиркнул в бумажке. А гря-язи… — она всплеснула руками. — Клеенка рваная, банки из-под консервов… Но уж кни-иг! И чего они в этих книгах читают? Все умными хотят помереть… Полка на полке: так, так и этак, — старуха чертила руками. — Я вот чего думаю: врачиха не пустила. А? Книги-то. А чего? Раз-два, и — в сумочку. Долго ли одну-другую прибрать!

— Да пусть бы и брали, — товарка моргнула белесыми ресницами. — Сама же говоришь: родных никого.

— А вот это не-ет, — старуха ответила важно. — Пока жив — пользуйся; помер — все книги государству.

— Ну да, ну да, — та поддержала испуганно.

— Господи! — спохватилась. — Да должна ты его помнить: бородавка такая агромадная. Чисто картошина — прям, на полгубы.

«Этот, старик, — Инна вздрогнула. — Который про фараонов…»

— А нашли-то как? Ужасти! Из-под двери понесло, — старуха в синем отхлебнула из чашки. — Вонь несусветная. День хожу, другой хожу, думаю, крыса, что ли? У нас, бывало, в деревне: крыса в подполе сдохнет и ну смердеть…

Черствый коржик встал поперек горла. Чуя тошнотворный запах гнили, Инна выскочила, зажимая рот.

Тетя Лиля ждала внизу. Стояла, опершись о черенок лопаты. Из корзинки торчала толстая кисть, и несло чем-то сладковатым. Рюкзак на длинных лямках оттягивал спину.

— Надо лямки подтянуть, до упора, — Ксения взяла корзинку. — Нам пионервожатая говорила, когда в поход ходили.

Тетка махнула рукой и, двинув плечами, пошла вперед.

— На тройке поедем, — тетя Лиля легко боролась с ветром.

— Я долго не могу… — Ксения переложила корзинку в другую руку.

— Не бойся! Там дела короткие — часов до семи обернемся.

Ксения шла рядом, оглядываясь украдкой: байковые сапоги на молниях, платок — узлом. «Вроде и не старая, а какая-то…»

Троллейбус подошел быстро.

— Через Неву переедем, там пересадка, — тетя Лиля стояла в проходе, не снимая рюкзак. Пассажиры протискивались, ворча недовольно.

На Дворцовой их вынесло людским потоком. Тетя Лиля поддернула лямки и двинулась по тротуарной жиже:

— Воды-то! Чисто наводнение… Скоро один останется.

— Кто? — Ксения заторопилась, пытаясь подстроиться под широкий шаг.

— Этот, — приставив ладонь козырьком, тетя Лиля смотрела на ангела, венчавшего колонну. — Так и будет торчать.

— А! — Ксения поняла. — Я знаю: это легенда такая… про пустой город.

— Будут вам легенды, когда обернут яко жернов о камень, — тетка откликнулась недовольно.

Этого Ксения не поняла.

До автобусной остановки шли молча.

— Теперь покру-утит, — свою поклажу тетя Лиля установила на задней площадке. — Хочешь, — махнула рукой, — посиди.

— А долго нам?

— На Забалканском, за садом… Там и сойдем.