Вы, несомненно, будете рады услышать, что в Лагвилле недавно открылась новая клиника. Я побывал там на днях вместе с бостонским юристом мистером Мерклем, с которым случайно познакомился в поезде. По дороге он сообщил мне очень интересные сведения о вкладе, сделанном в фонд этого учреждения покойным Лорином Дженксом, избирательная филантропия которого познакомила мир с благотворительностью, не слишком новой по концепции, но благородной и практичной по своим целям.

Как вам известно, мистер Лорин Дженкс был президентом чулочно-носочной компании в Сако. Холостяк и весьма примечательный человек, он однажды заработал миллион долларов, наблюдая, как женщины покупают чулки в магазине дешевых товаров на Тремонт-роу. Мистер Дженкс обратил внимание на то, что они сомневаются, стоит ли покупать простые белые чулки за пятьдесят центов, но легко платят по семьдесят пять центов за точно такие же по качеству, но с орнаментом из красных стрелок на лодыжках. Себестоимость чулок составляла двадцать два цента, а шелковые нитки для стрелок стоили еще четверть цента.

– Это наблюдение, – рассказал мистер Меркль, – послужило основой для огромного состояния Дженкса. Фабрика в Сако тут же прекратила выпуск простых чулочно-носочных изделий. С этого дня Дженкс производил только чулки с красными стрелками, продавая их по шестьдесят центов. Мне рассказывали, что в Массачусетсе, Нью-Хэмпшире, Мэне и Вермонте у каждой женщины моложе шестидесяти пяти в гардеробе не меньше полудюжины таких шестидесятицентовых изделий бедняги Дженкса с красными стрелками.

– Этот факт, – заметил я, – несомненно заинтересовал бы мистера Мэттью Арнольда как культуролога. Он свидетельствует, что внешняя привлекательность…

– Извините, но он свидетельствует, что Дженкс был не только философом, но и практичным человеком. Однако загруженность делами не мешала ему, как и любому рассудительному гражданину, интересоваться политикой. Кроме того, он увлекался и метафизикой. Дженкс внимательно следил за обсуждением современных идей, отдавая к концу жизни предпочтение гегельянской школе. Каждый год в середине лета он покидал свою чулочную фабрику и с удовольствием устремлялся в Конкорд слушать лекции, которые читались там в яблоневом саду. По моему личному мнению, господа Платон, Кант и прочие обходились ему недешево. Но в Конкорде Дженкс черпал также новые идеи относительно своего долга перед человечеством.

Мистер Меркль сделал паузу, чтобы отдать свой билет проводнику.

– В последние годы жизни, – продолжил он, – Дженкс получил широкую известность как эксцентричный холостяк и щедрый филантроп, так что его стали осаждать самые разные люди, старавшиеся заинтересовать его своими идеями об улучшении человеческой расы. За неделю до смерти он послал за мной. «Меркль, – обратился он ко мне, – вы должны составить для меня такое прочное завещание, чтобы любая акула с Пембертон-сквер сломала об него зубы». – «Хорошо, Дженкс, – ответил я. – Что вы придумали на этот раз?» – «Я хочу, – пояснил он, – вложить все свое состояние в фонд учреждения, мысль о котором пришла мне в голову в Конкорде». – «Великолепно! – отозвался я довольно резко. – Вложите деньги, честно заработанные на чулках с красными стрелками, в ветряную мельницу в Конкорде… Отличная концовка для летнего философа!» – «Не торопитесь, – возразил Дженкс, и мне показалось, что уголки его губ дрогнули в улыбке. – Я не собираюсь вкладывать деньги в конкордскую школу, хотя не стану отрицать, что кое-кто там только этого и ждет. Я же считаю, что ученого учить – только портить». И он стал излагать мне свой благородный план создания клиники для лжецов…

Поезд начал притормаживать у перрона в Лагвилле.

– Через пару дней, – продолжал юрист, когда мы встали со своих мест, – этот дальновидный и заботящийся о благе общества гражданин умер. По условиям его завещания, весь доход от правительственных, массачусетских шестипроцентных, бостонских и олбанийских облигаций, а также от устойчивых первых закладных на недвижимость в Новой Англии был передан в фонд клиники под управлением тринадцати попечителей. Как управляется этот трест, вы сами увидите через несколько минут.

У входа в клинику нас встретил джентльмен приятной внешности, который говорил с легким немецким акцентом и представился как помощник суперинтенданта.

– Извините, – учтиво спросил он, – кто из вас пациент?

– Никто, – смеясь, ответил Меркль. – Я советник правления, а этот джентльмен всего лишь посетитель, которого интересует работа учреждения.

– Ага, – сказал помощник суперинтенданта, – понятно. Добро пожаловать сюда.

Мы зашли в офис, и он вручил мне книгу и ручку.

– Пожалуйста, – сказал он, – напишите свое имя в книге посетителей.

Я сделал это и повернулся к Мерклю, но тот исчез.

– Наша система очень проста, – сказал помощник суперинтенданта. – Наше учреждение основано на идее, что привычка лгать, как и алкоголизм, – это моральное заболевание, которое может в некоторых условиях стать хроническим и которое в принципе поддается лечению. Мы принимаем лжеца, если он добровольно приходит к нам, и в течение шести месяцев проводим с ним интенсивные процедуры. Они заключаются в том, что мы поощряем пациента лгать, окружаем его равными ему или даже превосходящими его лжецами и держим в атмосфере всеобщей лжи, которая буквально перенасыщает его душу и разум. К концу срока у пациента происходит своеобразная реакция, и он уже не может жить без правды. Теперь он готов согласиться на второй курс лечения. В следующие полгода применяется противоположный метод. Переполненного отвращением к обману лжеца окружают правдивыми собеседниками, поощряют читать реалистическую литературу и с помощью лекций, примеров и морального воздействия подводят к пониманию того, что говорить истину гораздо выгоднее, чем ее искажать. Потом мы отправляем человека обратно в реальную жизнь. И должен сказать, что рецидивы случаются довольно редко.

– А неизлечимые больные встречаются? – спросил я.

– Да, – ответил помощник суперинтенданта, – время от времени. Но и самому неизлечимому лжецу, и обществу лучше, когда он находится здесь, у нас.

В это время привели нового пациента. Помощник послал за суперинтендантом и пригласил меня последовать за ним.

– Я покажу вам, как живут наши пациенты и как они развлекаются, – сказал он. – Сначала, если не возражаете, мы отправимся в левое крыло, где вы сможете увидеть процесс насыщения ложью.

Он провел меня через холл в большое, хорошо обставленное помещение, где находилось дюжины две джентльменов. Некоторые из них читали или писали, остальные же, разбившись на группы, оживленно беседовали. Если бы не железные решетки на окнах, я бы почувствовал себя в гостиной респектабельного клуба. Мой проводник остановился, чтобы поговорить с пациентом, который безучастно перелистывал зачитанный экземпляр приключений барона Мюнхгаузена, а я оказался рядом с одной из групп и мог подслушать кое-что из их беседы.

– Моя удочка затрещала и согнулась пополам, – говорил дородный краснолицый джентльмен, – и ялик завертелся, как волчок. Уверяю вас, если бы Пьер Шаво не сохранил присутствие духа и не зацепил меня за штанину крючком, она утащила бы меня в озеро в мгновение ока. Да-да, сэр, мы сражались с нею ровным счетом тридцать девять минут. А когда я все-таки вытащил ее и принес в отель, эта пятнистая красотка потянула, хотите – верьте, хотите – нет, на тридцать семь и одиннадцать шестнадцатых фунта.