Иван Сергеевич, личный доктор Пантелеевых, сидел на кровати возле Никитки, мерил давление, слушал пульс. Мальчишка покорно подчинялся, давал руку, поворачивался с боку на бок, иногда бросал взгляды на мать, стоявшую у окна.

Нина, казалось, забыла о сыне, о докторе и вообще обо всем, что происходило в комнате. Она смотрела вниз, на большой двор.

– Мам… – позвал Никтитка. – Мам… Ты чего? Мам!

Нина пришла в себя, отвела взгляд от окна.

– Что, сынок?

– Чего там? Что ты там увидела?

– Там? Ничего, сынок. Просто красиво… Двор, люди… Давно никуда не выходила.

– Я тоже, мамочка. Вот я скоро выздоровею, и мы вместе выйдем.

– Мне нравится сегодня ваш сын, – бодро произнес доктор. – Просто молодец!

Нина улыбнулась:

– Правда?

– Конечно. Если и в дальнейшем мы будем так прогрессировать, то через месяц мы сможем гулять не только во дворе, но и подальше. В зоопарке, например.

Никитка сбросил ноги на пол, подошел к матери.

– Мамочка, хочу в зоопарк.

Она обняла его:

– Скоро, сынок. Совсем скоро.

Он заглянул ей в глаза:

– У тебя плохое настроение?

– С чего ты взял? У меня все хорошо, сынок. Даже очень хорошо. – Она повернулась к доктору. – Иван Сергеевич… я бы хотела вас кое о чем попросить.

Тот вопросительно посмотрел на нее.

– Я к вашим услугам.

– Последнее время я совершенно потеряла сон.

– Но я же выписывал вам снотворное.

– Не помогает. Что-нибудь посильнее.

– Посильнее опасно, милочка. Можете уснуть и не проснуться.

Нина улыбнулась:

– Вы плохо меня знаете. Я всегда проснусь хотя бы потому, что отвечаю за сына. – Она прижала к себе Никитку.

– Нет-нет, лучше не увлекайтесь снотворными препаратами. Бессонница – это от усталости и депрессии. Скоро все будет отлично, дорогая.

– Спасибо, доктор.

Старков с подчеркнутой вальяжностью вошел в приемную директора ипподрома, увешанную плакатами лошадей-призеров, окинул взглядом смазливую секретаршу, поинтересовался:

– Альберт Петрович у себя?

– Как доложить?

– Старков из «Час-Инвеста».

Девушка на минуту исчезла в кабинете директора, вернулась, кивнула:

– Пожалуйста.

Несколько удивленный визитом, Платонов поднялся навстречу, радушно пожал руку гостю.

– Вы бы позвонили предварительно, я бы освободил время.

– Не люблю, когда к встрече готовятся заранее, – улыбнулся Владимир. – Спонтанная встреча дороже. – Он уселся на диван, оглядел стены кабинета. – Уютно. Все осталось как при прежнем директоре.

– Да, – согласился все еще смущенный Альберт Петрович и аккуратно спросил: – Чем обязан?

– Моего шефа да и меня как постоянных членов вашего клуба недавно вызывали в прокуратуру на допрос… Вас еще не приглашали?

– Пока нет. А по какому поводу?

– По поводу убийства вашего предшественника. Вам ведь известно, что его убили?

– Я не вникал… А в чем все-таки суть вашего визита?

Старков пожал плечами:

– Чисто человеческая. Просто хочу предупредить вас о разного рода пертурбациях, которые происходят вокруг вашего хозяйства.

– Каких, например?

– Например, те же следственные органы. Ведь они наверняка заинтересуются, кто и каким образом поставил вас на это, в общем-то, золотое место.

Директор поднялся.

– Вы пришли информировать меня или шантажировать?

– Скорее, информировать… Насколько мне известно, Маргеладзе считает вас своим человеком? – Владимир внимательно наблюдал за новым директором.

– Да, я его человек. А что в этом дурного?

– Ничего. Дурно то, что вы об этом заявляете так открыто. Убийство старого директора, мгновенный приход нового, репутация Вахтанга Георгиевича – вы, надеюсь, понимаете, как все это может ударить по вашей репутации и карьере?

– Вы что-то хотите предложить?

– Только одно. Не спешите заявлять, что вы чей-то человек. А то вдруг окажется, что вы, например, наш человек, и что тогда мы будем делать? Господин, бегающий от кустика к кустику, вызывает подозрение, что у него не в порядке с желудком. Легкий понос. Может, даже от страха. А раз так, его надо лечить. Не хотелось бы, чтобы вы тоже попали на больничную койку.

Старков поднялся, направился к выходу. Оглянулся, приветливо и мягко улыбнулся:

– И постарайтесь не сообщать вашему шефу о нашем конфиденциальном разговоре.

Леха и Любаня, взявшись за руки, шагали по ночной, готовящейся ко сну Москве, молчали. Каждый думал о своем. Первым нарушил тишину Леха:

– Ты стала какая-то другая.

Девушка повернулась к нему:

– В чем?

– Все время молчишь.

– Думаю.

– О чем?

– Есть о чем… Хотя бы о жизни.

Он попытался поцеловать ее, она выкрутилась.

– Не надо.

– Почему?

– Не хочу.

Парень силой остановил ее, взял ладонями лицо, посмотрел в глаза:

– Ты меня уже не любишь?

Она смотрела на Леху не мигая, глаза стали медленно наполняться слезами.

– Не знаю.

– Расскажи, что случилось.

– Не могу.

– Почему?

– Не хочу.

– Любаня…

– Отстань. – Она с силой оттолкнула его и пошла дальше.

Леха шагал следом. Вдруг до слуха донеслись довольно громкое бренчание на гитаре и не совсем складный голос, подпевающий на плохом английском.

– Скоты… – пробормотала Любаня.

– Пусть себе, – попробовал возразить ей Леха.

– Как это? – возмутилась она. – Слышишь, на собачьем языке поют! Свой язык, родной, забыли! – И решительно двинулась навстречу подросткам.

– Не надо, – попытался остановить ее Леха.

– Отстань, сказала!

Волосатики были слегка навеселе.

– Эй! – крикнула Любаня. – Может, заткнетесь?

– Девка, ты чего? – возмутился один из волосатиков. – Хиляй себе дальше! – И громко завопил что-то на английском.

Любаня ринулась к парням.

– Что ты сказал, погань?