Я воззвал к его немецкой гуманности. Под конец разговора Гиммлер сказал, что я должен удовлетвориться, если он сначала отправит в Швейцарию 2—3 тысячи евреев. Однако он хотел отложить решение до утра. Больше всего его заботило, что мировая пресса воспримет этот шаг как признак германской слабости. Если это случится, то больше из концлагерей никого не станут освобождать. Особенно опасно освобождать евреев, арестованных вследствие глубокой ненависти Гитлера к ним.

Постскриптум

Незадолго до моей рождественской поездки в Швецию, 21 декабря 1944 года, я писал Гиммлеру по этому поводу следующее:

«И наконец, мне хотелось бы напомнить Вам, господин рейхсфюрер, о наших разговорах относительно евреев. Я просил Вас освободить двадцать тысяч евреев из Терезиенштадта, чтобы они могли уехать в Швейцарию. С большим сожалением я услышал от Вас, что Вы ни при каких обстоятельствах не согласитесь на это, но Вы добавили, что в качестве первого шага согласны отпустить в Швейцарию от двух до трех тысяч евреев и готовы дальше обсуждать со мной этот вопрос при условии, что мировая печать не воспримет такой поступок как признак слабости со стороны Германии. Кроме того, я полагаю, что Германия окажется в выигрыше, если ей не надо будет кормить такое количество людей.

Завтра я улетаю в Швецию, и у меня будет спокойно на душе от мысли, что Вы сдержите в этом вопросе данное мне обещание».

Освобождение 2700 евреев, обещанное мне Гиммлером, и их переправка в Швейцарию были осуществлены в феврале 1945 года.

Полевая штаб-квартира

28 августа 1943 года

Сегодня у меня состоялся интересный разговор. Я познакомился с бригадефюрером СС Олендорфом. В целом его облик очень располагающий – это человек среднего роста, характерный представитель нордического типа, с умными глазами и орлиным носом. Я имел возможность очень долго рассматривать его, пока он сидел и непрерывно работал с лежавшей перед ним горой бумаг. Мы разговорились во время обеда. Услышав, что я – финн, он начал расспрашивать меня о моей стране и ее народе, а затем разговор перешел на Эстонию и Латвию. Его мнение о том, как обращаться с оккупированными территориями, находится в вопиющем противоречии с политикой, осуществляющейся на практике, судя по тому, что мне рассказывали финские друзья. Я упомянул Украину и методы, которые практикует там Кох. Лицо Олендорфа потемнело от гнева, и он сказал мне, что я не должен думать, будто эта политика пользуется всеобщим одобрением. Он говорил весьма откровенно и привел ряд примеров, чтобы продемонстрировать губительные последствия методов Коха. В тот же день он собирался обсуждать эту тему с рейхсфюрером.

Затем он рассказал мне, что был в Крыму и имел возможность продемонстрировать там, что другие методы приносят куда лучшие результаты. Он гордился тем, что мог назвать в числе своих друзей многих крымских татар. Такое отношение должно быть продиктовано если не убеждениями, то хотя бы чисто политическими соображениями; а методы Коха лишь играют на руку врагам, вызывая сопротивление и ненависть.

Я спросил у Брандта об Олендорфе и узнал, что тот возглавляет немецкую службу безопасности и является человеком с сильной волей и очень четкими взглядами, который задает рейхсфюреру много работы, будучи крайне неудобной личностью и неизменно говоря правду, невзирая на последствия.

Полевая штаб-квартира

29 августа 1943 года

Олендорфу пришлось ждать, пока Гиммлер его примет. Сегодня мы разговаривали о фашизме. Олендорф заявил мне, что национал-социализм и фашизм – полная противоположность друг другу. Когда я выразил удивление и спросил, как такое может быть, если даже национал-социалисты всегда говорят о фашистском государстве, он ответил, что это большая и опасная ошибка. Фашизм начал с обожествления государства и с отказа признавать сообщества, возникшие естественным путем; однако национал-социализм сам основан на естественных сообществах и на людях, к ним принадлежащих. Государство – не более чем способ развивать эти сообщества, а в их рамках – человеческую личность. Олендорф лично был в Италии и имел возможность тщательно изучить фашизм. Для немецкого народа жизненно важно, какое из представлений о нации и государстве в итоге восторжествует – итальянское фашистское или национал-социалистическое.

Когда Олендорф упомянул о реализации того или иного из этих представлений, я спросил его, существуют ли в таком случае различные движения в рамках самого национал-социализма.

– Разумеется, и на эту тему уже шли дискуссии, – сказал он мне. – Есть люди, которые сильно выигрывают от фашистского обожествления государства и которые хотели бы поставить самого фюрера на место Бога. Тогда они смогли бы от имени народа издавать божественные приказы и без всяких проблем утолять свою жажду власти. Все они говорят о тоталитарном государстве, которое является просто-напросто новым вариантом старого абсолютистского государства – в котором они бы стали абсолютными и безответственными хозяевами.

– А Гиммлер разделяет эти взгляды? – спросил я. Мне было очень любопытно услышать, что ответит Олендорф.

– Он должен решительно выступать против фашистской концепции тоталитарного государства, хотя бы вследствие своего знакомства с германским государством и уважения к германским идеям. Ему достаточно взглянуть на германскую общину или на феодальное государство с его взаимными обязательствами, чтобы понять, что тоталитарное государство – это не по-германски. Разумеется, нелегко воспринять идею общины со всеми ее последствиями, когда вы держите в руках власть, да и полицейские силы; это тем более затруднительно в том случае, если приводит вас к конфликту с такими людьми, как Геринг и Лей.

– Они придерживаются одних взглядов, раз вы можете их так объединять? – спросил я Олендорфа.

– Ни в коем случае, – ответил он с характерной для него серьезностью, – но оба пользуются авторитарной системой для совершенно различных целей. Геринг обладает взглядами крупного бизнесмена; он хочет продолжать национал-социалистическую экономическую политику и прочно привязать экономику Германии к капиталистической системе вместо того, чтобы содействовать идеям национал-социалистической общины, постепенно развивая ее собственные экономические институты. С другой стороны, коллективистские меры Лея угрожают уничтожить тот независимый мелкий и средний бизнес, который является реальной социальной основой германской экономики. Лей пытается вовлечь этих бизнесменов в свой Рабочий фронт. Но в таком случае какая разница между национал-социализмом и большевизмом?

Я попросил у Олендорфа разъяснений, так как вся эта тема была для меня совершенно новой.

– Различные концепции государства и нации проявляются в их экономических последствиях, – продолжал он. – Традиционно в Германии поддерживается малый и средний свободный и независимый бизнес, существующий на множестве разных уровней. Здоровые предприятия выживают, а неэффективные исчезают в результате действия экономических законов. То, чего мы добиваемся, – жизнеспособного, ответственного развития в рамках общины, причем во всех областях жизни, а не в одной лишь экономике. Альтернативная идея, которой придерживаются фашисты, гласит, что именно государство ставит цели и перед личностью, и перед нацией, тем самым наделяя их достоинством. В экономической сфере это означает, что государство берет на себя управление промышленностью. И что мы имеем в результате? Независимые мелкие и средние предприятия закрываются вследствие государственной необходимости, потому что с деловой точки зрения они, естественно, произведут гораздо больше, когда окажутся под контролем Геринга или Лея.