Мы продали гостиницу, когда он приобрел дилерский центр легковых автомобилей Lancia, и преуспевали в торговле до тех пор, пока они не выпустили модель, которая ржавела быстрее, чем вы успевали проехать на ней пару кварталов. Я ожидал, что семья заработает какие-то деньги на сделках с недвижимостью, потому что на этом рынке как раз наблюдался бум и дом все еще был достижимой целью для работающей пары. В какой-то момент мы совершили ошибку, продав дом раньше, чем подыскали себе какое-нибудь новое жилье. Это должно было стать очень хорошей сделкой.

В конце концов мы вернулись в дом с террасами, расположенный всего в ста ярдах от гостиницы, которую мы освободили около года назад. Некоторые люди зависимы от крэка. Мы же были зависимы от переездов.

Во время всей этой кутерьмы я оказался в тепличных условиях. Меня оградили от зловещего влияния картофельного пюре, плевков и рукоприкладства местных жителей.

Я готовился пойти в частную школу. То была подготовительная школа в Биркдейле, которая дала миру в числе прочих Майкла Пейлина из шоу-группы «Монти Пайтон». Это было одно из самых странных, самых эксцентричных учебных заведений, с которыми я когда-либо сталкивался – и в конце концов оно стало мне по-настоящему нравиться. Говорю «в конце концов», потому что поначалу издевательства там были довольно ощутимыми. Впрочем, «довольно ощутимыми» они были лишь по сравнению с тем, что началось позднее, в школе-интернате.

Издевательства происходят потому, что слабым людям требуется подпитывать свое эго, избивая или унижая других. И, разумеется, если ты новенький в классе или просто заметно отличаешься от остальных, именно ты становишься жертвой этих издевательств. Мне достались все синяки и шишки, которые только могли достаться. Хуже всего приходилось на переменах – 12 ребят избивали меня возле мусорных баков, а за всем этим наблюдала учительница, которая, полагаю, получала некую энергетическую подпитку от того, что не пыталась их остановить. В память о своих дедушках, я всегда отказывался подчиняться. Шансы были ничтожны, но я все равно сопротивлялся. Я не убегал.

Это улеглось примерно через год, а еще через год все было так, словно ничего подобного и не происходило, и моя личность ассимилировалась в их коллективный разум – по крайней мере, они так думали.

Я нашел прибежище в книгах, сочинительстве и актерской игре. Ангельские крылья прошлого продолжали меня преследовать, и я получил свою первую «минуту славы» в рецензии на школьный спектакль в газете Sheffield Star, не меньше.

«Слепой крот, сыгранный Полом Дикинсоном» (Брюс – это мое второе имя, но тогда оно, конечно же, не было так прославлено).

Я был слегка разочарован тем, что мне удалось извлечь из аудитории хороший, правильный смех. Первые уроки в разыгрывании комических эпизодов во время наших школьных показов пьесы «Ветер в ивах» включали в себя момент, где я отшвыривал в сторону свой деревянный меч во время продолжительной паузы, которая заставляла зрителей покатываться со смеху, и восклицал «Говорю же, Крысси, этот цыпленок очень вкусный», у всех на виду поедая при этом лимонный пирог.

За этим последовали другие постановки, и я имел на сцене большой успех, хотя, как мне казалось, актеры относились к своему делу чересчур уж серьезно.

Уроки проходили нормально. Другими словами, я не помню из выученного тогда вообще ни хрена, кроме того, что у овец породы меринос очень красивая шерсть, а также потрясающее мнение нашего учителя истории, мистера Куини, о книгах Джона Толкина: «Одна кровавая бойня за другой, долгое унылое путешествие и несколько дрянных песен». Я читал «Хоббита» и «Властелина Колец», когда мне было двенадцать лет. Это, конечно, развлекательная литература, но со смыслом.

Для тех, кто хотел учить французский язык, там был мистер Уайт. Но мистера Уайта интересовали только игры с его огромным железнодорожным набором, который занимал половину верхнего этажа. Уроки французского проходили главным образом в наблюдениях за тем, как модель поезда «Летучий Шотландец» длиною в фут со свистом описывает круг в течение 20 минут.

Классы были поделены на потоки: А, В, С и D, от самых выдающихся умов до тех, в ком были серьезные сомнения, или же тех, кому учиться было просто скучно. Меня, как мячик, перебрасывали то в один, то в другой. Я был как раз из тех, кому всегда было просто скучно, но меня подкупили обещанием купить велосипед с гоночным рулем, если буду стремиться оказаться в десятке лучших.

Под конец обучения я оказался в классе, в котором было только восемь человек, и у нас не было уроков как таковых. Мы сидели без дела, говорили, спорили, писали что-то потому, что хотели, а не потому, что так было надо, и подшучивали друг над другом, стараясь, чтобы шутки были интересными, а не просто жестокими. Приходили учителя, и мы говорили с ними на равных. Это было необычно. Мне казалось, что мой мозг лопается от идей, как попкорн на сковороде. Восхитительно.

Конечно, у этого была причина. Цель этого процесса состояла в том, чтобы сдать довольно сложные экзамены, которые занимали целую неделю, чтобы попасть в высококонкурентную систему школ-интернатов для учеников в возрасте с 12–13 до 18 лет.

Дела для взрослых мальчиков.

Школа, однако, была не единственным местом, где можно было получить образование. Я научился ездить на велосипеде и катался по окрестностям. У меня был химический набор, который упорно отказывался делать что-либо, что могло послужить для развлечения, и еще мой отец научил меня играть в шахматы. Мы часто играли с ним, пока однажды я его не разгромил, после чего мы перестали.

На каникулах в Грейт Ярмуте я проводил время в окружении цинковых ведер, наполненных мелкими монетами. Выражение «куча денег» было просто синонимом работы в зале игровых автоматов на морском побережье. Он принадлежал родителям моего двоюродного брата Рассела.

Каждая поездка в Грейт Ярмут заканчивалась в квартире, расположенной над этим залом. Там были, как сказали бы сегодня, «неполиткорректные» кофейные столики, поддерживаемые статуями нубийских рабов, а также ковром, который больше был похож на белое волосатое море синтетических усиков, выглядящее так, словно оно сожрет вас, если ему не понравятся ваши ботинки. После семейной беседы мне дарили вещи, которые стали не нужны моим двоюродным братьям: отвратительные замшевые кардиганы и другие монструозные творения, призванные сделать 10-летнего ребенка похожим на 50-летнего мужика.

Нашей семейной чертой была способность отлично плавать. Моего отца, чтобы он научился держаться на воде и не тонуть, в свое время просто швырнули в волны Норфолк Броде. Я учился плавать под его присмотром, но настолько же жестоко он со мной не обходился. Где-то на дне заплесневелого чемодана до сих пор лежит мой сертификат от плавательного комплекса Heely Baths в Шеффилде, в котором сказано, что я в тот день проплыл 10 ярдов в утвержденном стиле. Нахлебавшись хлорки в таком количестве, что хватило бы ослепить батальон времен Первой мировой войны, я щурился покрасневшими глазами от солнечных лучей, радуясь, что испытание закончилось. Папа мой плавал, как рыба. В детстве он запросто мог проплыть три мили в океанских волнах. Я же, напротив, всегда считал плавание чрезвычайно опасным занятием. Это просто предварительное утопление. Я один из тех, кому на роду написано утонуть. «Расслабься», – кричат те, кто умеет плавать, но, к сожалению, мои ноги идут по пути гравитации, а за ними следует и остальное тело.