Следующие три года Ной провел в составе 3-й армии генерала Паттона[6]в пустынях Северной Африки и лесах Европы с полной выкладкой за спиной. Пехотинцев всегда бросали в самые тяжелые бои. Кругом погибали друзья, находя последний приют в тысячах километров от дома. Однажды, когда Ною пришлось прятаться в каком-то укрытии неподалеку от Рейна, ему показалось, что за ним незримо следит Элли.

Наконец война окончилась – сначала в Европе, а через несколько месяцев и в Японии.

Незадолго до увольнения Ной получил письмо из Нью-Джерси – от адвоката, ведущего дела Морриса Голдмана. При встрече с юристом Ной узнал, что старик Голдман умер, дело его продано, а самому Ною причитается около семидесяти тысяч долларов. Известие он встретил со странным равнодушием.

Уже через неделю Ной вернулся в Нью-Берн и купил дом. В первые же дни он привел туда отца – рассказать о своих планах, показать, какие наметил изменения. Отец казался слабым, он хрипло кашлял, бродя вокруг дома. Ной заволновался было, но Кэлхоун-старший успокоил его, уверив, что просто-напросто подхватил простуду.

И месяца не прошло, как отец Ноя умер. Воспаление легких. Его похоронили на местном кладбище, рядом с женой, и Ной часто заезжал туда – оставить букет цветов, а иногда и записку. И каждую ночь он молился за человека, который научил его всему, что важно в этой жизни.

Вытащив удочку, Ной отложил ее в сторону и вернулся к дому. Там его поджидала соседка, Марта Шоу, с тремя буханками домашнего хлеба и пирожками – в благодарность за то, что он сделал для нее несколько дней назад. Муж Марты погиб на войне, не оставив после себя ничего, кроме троих детей да старой развалюхи, где Марта их растила. На прошлой неделе Ной провел у соседей несколько дней – подлатал крышу, заменил разбитые окна и заклеил целые, укрепил дровяной сарай. Теперь, Бог даст, зиму домишко продержится.

Проводив гостью, Ной залез в потрепанный «додж» и поехал к Гасу. Он всегда заезжал туда по дороге в магазин – у семьи Гаса своей машины не было, и одна из его дочерей обычно отправлялась с Ноем за покупками. Вернувшись, Ной не стал сразу распаковывать продукты. Вместо этого принял душ, нашел бутылку пива «Будвайзер» и томик Дилана Томаса,[7]а затем выбрался на веранду – посидеть.

Несмотря на доказательства, она никак не могла поверить в реальность случившегося.

Раннее воскресное утро в доме ее родителей. Она заходит на кухню – выпить чашку кофе. Отец сидит за столом с газетой в руках. «Помнишь?» – улыбаясь, указывает он на маленькую фотографию рядом с одной из статей. Протягивает ей газету. Она равнодушно смотрит на фото и вдруг застывает на месте. «Не может быть!» – шепчет она и, не обращая внимания на удивленный взгляд отца, садится за стол и молча пробегает глазами статью, даже не замечая, как в кухню входит мать и садится напротив. Когда дочь наконец откладывает газету, мать взирает на нее тем же пытливым взглядом, что и отец.

«Что с тобой? – спрашивает она, отпивая из чашки кофе. – Ты так побледнела».

Ответить трудно – перехватило горло, дрожат руки.

Вот как все началось.

– А теперь закончится, так или иначе, – шепнула она самой себе. Сложила вырезку и спрятала ее обратно в сумочку, вспоминая, как с газетой в руке вернулась в тот день из родительского дома. Как перечитывала статью вечером и постели, пытаясь поверить, что это правда, и утром, едва открыв глаза, будто боялась, что прочитанное может оказаться сном. И вот теперь, после трех недель одиноких прогулок, после трех недель сомнений и неуверенности, она решилась приехать.

Окружающие не могли не заметить ее волнения, однако на расспросы она отделывалась словами о предсвадебном стрессе. Прекрасное извинение – его принимали все, особенно Лон. Поэтому он и не спорил, когда она заявила, что необходимо уехать на пару дней. Подготовка к свадьбе измотала абсолютно всех. Подумать только – полтысячи приглашенных, и в их числе губернатор, сенатор и посол США в Перу. Многовато, на ее взгляд, да только их бракосочетание было громким событием. Новости о нем не сходили со страниц светской хроники с тех пор, как шесть месяцев назад они объявили о помолвке. Время от времени ей хотелось сбежать с Лоном в какую-нибудь глушь и там, без всякой шумихи, пожениться. Да разве Лона уговоришь! Как и честолюбивым политикам, ему нравилось находиться в центре внимания.

Она глубоко вздохнула и встала. Теперь или никогда. Взяла сумочку и подошла к двери. Помедлив секунду, распахнула ее и спустилась по лестнице. Менеджер проводил ее вежливой улыбкой; выходя из отеля, она спиной чувствовала его заинтересованный взгляд. Сев за руль, молодая женщина еще раз взглянула на себя в зеркальце, затем включила зажигание и вырулила на Мейн-стрит.

Ее не удивило, что и через столько лет она прекрасно ориентируется в городе – он был совсем небольшим. Проехав через реку Трент по старомодному разводному мосту, она повернула на усыпанную гравием проселочную дорогу, ведущую к конечной цели путешествия.

За городом начались необыкновенно красивые места. Правда, отличающиеся от тех, к которым она привыкла в Пидмонте, где прошло все ее детство. Земля здесь была плоской, как стол, хотя такой же илистой, жирной, плодородной – идеальной для выращивания табака и хлопка. Эти две культуры да строевой лес и поддерживали на плаву экономику края, заодно придавая окружающим полям невыразимую прелесть.

Казалось, окрестности совершенно не изменились. Закат соперничал яркостью с осенними красками высоченных дубов и гикори. Слева стремились к дороге стальные воды реки и вдруг резко сворачивали, чтобы через некоторое время исчезнуть совсем, поглощенные другой рекой, покрупнее. Да и сама проселочная дорога прихотливо извивалась между старыми фермами, и странно было видеть, что жизнь на них совсем не изменилась со времен дедов и прадедов нынешних владельцев. При виде знакомого пейзажа в душу потоком хлынули воспоминания; сердце сжималось, когда она узнавала давно забытые места.

Солнце повисло над деревьями слева от дороги, женщина завернула за поворот и увидела дряхлую церковь, давно заброшенную, но все еще упрямо стоявшую на своем месте. В то лето она и здесь побывала – искала сувениры, которые могли остаться со времен войны между штатами, – и при виде церкви воспоминания так окрепли, будто все случилось только вчера.

Потом показался величественный дуб на берегу реки – еще один свидетель давно прошедшего лета. Он совсем не изменился – тяжелые ветви низко простерлись над землей, вуалью с них свисал испанский мох. Когда-то, жарким июльским днем, она сидела здесь с юношей, смотревшим на нее с таким обожанием, что можно было забыть обо всем на свете. Вот когда она поняла, что влюбилась.