Лабораторный лифт опускался так медленно, что было невозможно понять, двигается ли он вообще. И лишь цифры на верхней панели давали об этом хоть какое-то представление. Лифт специально спроектировали таким образом, чтобы максимально снизить уровень вибрации в здании. Колебания были главными врагами высокоточных измерений, и особенно микроэлектронной спектроскопии.

Наконец двери медленно открылись, выпустив Пирса в коридор подвального этажа. Опять воспользовавшись кодовой магнитной картой, он вошел в дверь, расположенную сразу за шлюзом-пропускником, и затем через короткий проход — во вторую дверь с шифровым замком, за которой и находилась собственно лаборатория.

Она состояла из нескольких лабораторных помещений меньшего размера, сгруппированных вокруг центрального, или, как они его называли, «дневного», заяа. В ней не было ни единого окна, а все стены изнутри были покрыты электромагнитным изолятором из медных пластин для защиты от наружных электронных шумов. Снаружи стены большой комнаты были украшены рамками с увеличенными копиями иллюстраций из книги Доктора Суса «Хортон слышит вас!»[3].

Слева от входа располагалась химическая лаборатория. Это была «чистая комната», где получали охлажденные химические растворы молекулярных переключателей. Там же размещался и инкубатор для проекта «Протей», который сотрудники называли фермой по выращиванию клеток.[4]

Напротив химической была проводниковая лаборатория (на их жаргоне «печное отделение»), к которой примыкала лаборатория электронной микроскопии, или «изобразительная», как чаще ее называли. В дальнем углу центрального зала находился вход в лазерную лабораторию, где была усиленная медная защита от электронных помех. Сейчас лабораторный зал выглядел опустевшим — все компьютеры выключены, у испытательного стенда тоже пусто, но Пирс уловил знакомый запашок горелого углерода. Заглянув в журнал регистрации, он обнаружил, что Грумс загрузил в печь очередную партию, но еще не вытащил ее. Подойдя к монтажной комнате, Пирс заглянул через стеклянный глазок, но ничего толком не рассмотрел, открыл дверь и вошел. В нос ему сразу ударил жар и густой запах. Вовсю работала вакуумная печь, в которую, судя по всему, недавно заложили партию углеродных проводов для прокалки. Вероятно, Грумс решил, пока жарятся провода, немного перекусить. В этом не было ничего странного. Действительно, запах каленого углерода довольно трудно переносить, особенно без привычки.

Пирс закрыл дверь печного отделения, подошел к компьютеру, стоявшему рядом с измерительным стендом, и включил его, введя соответствующий пароль. Потом быстро пробежал глазами таблицу результатов испытаний, к которым Грумс приступил после того, как Пирс отъехал домой, чтобы установить телефон. Судя по всему, он уже успел провести две тысячи испытаний новой комбинации из двадцати переключателей. Химически синтезированные переключатели являлись базовыми электронными фильтрами, которые в один прекрасный день могут — и будут — использоваться в каналах связи нового поколения компьютеров.

Пирс придвинулся поближе к экрану. Он заметил полупустую кружку с кофе, забытую на соседнем столе. Кофе был черный, значит, кружка принадлежала Ларраби, иммунологу, занимавшемуся проектом «Протей». Все остальные в этой лаборатории обычно пили кофе со сливками.

Пирс прикидывал, что лучше — продолжить анализ результатов испытаний новых фильтров или же посетить лабораторию электронной микроскопии и ознакомиться там со свежими данными по «Протею», которые подготовил Ларраби. При этом его взгляд машинально скользил по стене за монитором, где он заметил десятицентовик, прикрепленный к стенке скотчем. Кто-то из сотрудников приклеил эту монету еще несколько лет назад. На первый взгляд дурацкая шутка, а на самом деле — символ их главной цели. Иногда даже кажется, что монета их поддразнивает, а отчеканенный Рузвельт намеренно отворачивает свой гордый профиль.

И тут до Пирса дошло, что сегодня вечером ему не удастся толком поработать. Он провел множество вечеров и даже ночей в стенах этой лаборатории, потеряв свою Никол и много чего другого. Теперь же, когда Пирс был свободен и мог работать сколько угодно, не опасаясь упреков и обвинений, он вдруг понял, что трудиться, по крайней мере в данный момент, не способен. И если ему когда-нибудь еще удастся поговорить с Никол, он обязательно скажет об этом. Очевидно, это означает, что он изменился. А может, и для нее это будет важно.

Сзади громко хлопнула входная дверь, и от неожиданности Пирс даже подпрыгнул на стуле. Он обернулся, ожидая увидеть вернувшегося с перерыва Грумса, но вместо этого заметил, как через пропускник в лабораторию пробирается Клайд Вернон. Это был коренастый широкоплечий мужчина с узким венчиком седых волос вокруг черепа. Лицо постоянно имело воспаленно-красноватый оттенок, отчего казалось, будто он чем-то взволнован. В свои пятьдесят пять лет Вер-нон был самым пожилым сотрудником их компании. Наверное, сразу за ним по возрасту шел Чарли Кондон, которому не было и сорока.

Похоже, в данный момент Вернон был и в самом деле возбужден.

— Клайд, ты меня напугал, — произнес Пирс.

— Я не хотел.

— Мы проводим здесь очень чувствительные аналитические измерения. Такой сильный дверной стук может легко сорвать эксперимент. Хорошо еще, что я просто просматривал результаты, а не занимался измерениями.

— Прошу прощения, доктор Пирс.

— Не называй так меня, Клайд. Просто Генри. А теперь попробую угадать причину твоего появления; похоже, ты меня разыскивал, потом Рудолфо тебе сообщил, что я здесь, и ты примчался из дома. Надеюсь, ты живешь не очень далеко отсюда, Клайд?

Но Вернон проигнорировал блестящий дедуктивный метод Пирса. Вместо этого он сказал:

— Нам надо поговорить. Ты прочитал мое сообщение?

Они только начали узнавать и притираться друг к другу. Вернон был старейшим по возрасту работником «Амедео», но одновременно являлся и новичком. Пирс уже обратил внимание, что Клайд с трудом соглашается обращаться к нему по имени. Возможно, из-за разницы в возрасте. Хотя Пирс являлся президентом компании, но он был на двадцать лет моложе Вернона, который появился у них лишь несколько месяцев назад, до этого отработав двадцать пять лет в ФБР. Похоже, Вернон считал неприличным обращаться к начальнику по имени, а груз прожитых лет и жизненный опыт сопротивлялись обращению «мистер Пирс». Зато «доктор Пирс» казалось вполне соответствующим научному положению и званию, поэтому Вернон предпочитал именно такую форму обращения. Кроме того, его наивная хитрость состояла в том, чтобы по возможности никогда не обращаться к Пирсу по имени. Хотя бы в тех случаях, когда это формально приемлемо, особенно в электронных сообщениях и телефонных разговорах.