«Ты вот что, Коля, — сказала Катерина Васильевна, когда он выпил две кружки чаю и слупил не меньше десятка пирожков. — Послушай меня, а потом сам решай. Ты сейчас в таком возрасте, когда сам определяешь, как будешь жить. Можешь пойти по черной дороге и пустить свою жизнь в распыл, растратить на зло. А можешь выбрать дорогу белую, стать человеком, делать добро. Голова у тебя светлая, ты способный, много в тебе заложено такого, что другим, может быть, и не дано. Конечно, тебе трудно, без родителей, с одной бабушкой. Но ты потерпи, не падай духом. Если поймешь меня, если выбор сделаешь в пользу хорошего в себе, я тебе помогу всем, чем смогу, — школу хорошо закончить, в институт поступить. Если нет — жаль мне будет, очень жаль…»

Колька сидел, свесив голову и глотая противные горькие слезы. С ним никто до сих пор так — по-взрослому, но без зла, без ругани — не разговаривал. Он стыдился поднять глаза, чтобы Катерина Васильевна не увидела этих позорных слез. Но она как будто и это поняла. Погладила по заросшей голове: «Ну, иди, Коля, иди. Я буду ждать твоего решения».

Он вылетел с крылечка как ошпаренный. И с того дня началась новая жизнь Кольки Савостьянова. Он бешено учился, зубрил пропущенное, нагонял класс. Катерина Васильевна писала с ним диктанты, в которых он делал сначала по 40, потом по 30, потом уже по 10 ошибок. Математичка Марина Геннадьевна, иронично улыбаясь, после уроков часами гоняла по примерам и задачкам. Сергей Петрович давал книжки по истории и географии, научил разбираться в автомобилях, велел бегать по утрам кросс не меньше пяти километров… К десятому классу Николай выровнялся на твердые пятерки и четверки и без труда поступил в военное училище…

Катерина Васильевна была для него дороже и важнее даже бабы Зины, которую он похоронил три года назад. И когда жизнь загнала в очередной тупик, она сыграла немалую роль в его решении вернуться в деревню, поменять все еще раз. Поэтому и внучка — эта бледная петербуржская барышня — вызывала лишь недоумение и неприязнь.

Как можно было оказаться такой холодной, расчетливой штучкой при такой бабушке, он не понимал. Ну да, деньги присылала, материально, так сказать, поддерживала. Но разве это надо было стареющей, нездоровой и совершенно одинокой женщине? А ведь она растила эту внучку, любила до безумия. В последнее время только о Катюше и говорила, ее фото разглядывала часами, письма перечитывала…

Николай допил остывший чай и вышел из дому — после тяжелых рабочих дней на доме очередного заказчика своя стройка продвигалась медленно, сил и времени на нее не оставалось. Надо сегодня хоть с фундаментом закончить.

Вечерний теплый свет заливал двор. Жук, неурочно получивший миску каши, дремал от сытости, валяясь в густой траве. Марианна вышла на крыльцо, села, несколько минут пристально смотрела на банду воробьев, ссорившихся из-за места на крыше сарая. Потом лениво зевнула…

— Чё там, Мариванна? Как Бабушка? — поднял лохматое ухо Жук.

— Бабушка лежит, собралась умирать, — нехотя ответила кошка, на этот раз проигнорировав фамильярное обращение. — Приходил Сосед…

— Ну, чё сказал?

— Не нукай, болван, — сморщилась Марианна. — Бабушка поручила ему присмотреть за Внучкой.

— А он чё?

— Чё-чё! — передразнила Марианна. — Расстроился, конечно, сказал, что присмотрит.

— Да, дела-а-а! — Жук сел, потряс кудлатой головой. — Значит, и впрямь помирать собралась. — Он коротко взвыл, сам испугался и замолчал.

— Так-то ей вроде получше, — нехотя сообщила Марианна. — Но это просто положительный этот… стресс.

— Чего это — стресс? — свесил голову набок Жук.

— Вот деревенщина! — фыркнула кошка. — Ну от радости, что Внучка приехала. Ты же знаешь, как она ее любит.

— Да-а-а, — приуныл Жук. — Уж точно больше, чем нас…

Марианна отвернулась и стала вылизывать разлохматившийся бочок. Она была уверена, что больше всех Бабушка любит ее, потом уже Внучку, потом свои розы, а совсем последним болвана Жука, который часто не по делу будил Бабушку ночью своим лаем. Бабушка вставала, выходила на крылечко в наброшенном на ночную сорочку теплом платке и урезонивала пса: «Ну что ты, Жучок, спи, не лай, соседей будишь!» На самом деле соседские собаки — Полкан печника Столетова и противная выскочка Лада, визгливо заливавшаяся всю ночь напролет, охраняя добро тети Гали-Хохлушки, шумели гораздо сильнее, но Бабушка конфузилась за Жука.

— Слышь, Маш, — не утерпел Жук, — а если помрет, что с нами-то будет?

Марианна продолжала вылизываться, сделав вид, что не услышала. На самом деле этот трагический вопрос не давал ей покоя уже которую ночь. Она с детства на законных основаниях спала в ногах на постели Бабушки. Маленькая тревога возникла, когда она почуяла, что бабушкины ноги стынут все сильнее и сильнее. Старушка вставала несколько раз за ночь, тревожа кошку, пила сильно пахнувшие капли и таблетки, потом, охая, ложилась снова… В последние недели Марианна почти не спала, прислушиваясь к прерывистому дыханию Бабушки.

«Что с нами будет? — думала Марианна. — Меня-то, может быть, Внучка еще заберет с собой, в далекий город Санкт-Петербург. А беднягу Жука точно выгонит на улицу. Куда ему податься? Да и меня захочет ли еще взять?» — Марианна никогда не питала особой нежности к Внучке, наезжавшей время от времени на несколько дней и так же стремительно уезжавшей… К тому же в эти дни Бабушка занималась только Внучкой, а на долю привыкшей к своему месту в доме Марианны внимания вовсе не оставалось.

«А вдруг она отдаст нас в Тот Дом?» — Кошачье сердце сжималось. Марианна знала из рассказов старых кошек, что на окраине рынка есть Тот Дом, в котором сидит толстый Тот Человек в неопрятном белом халате. Он лечил больных коз, коров, делал им какие-то загадочные прививки, иногда приезжал на дом и принимал роды у коровы или свиньи, холостил кабанчика…

А иногда к нему отводили старых и больных кошек и собак, которые никогда не возвращались из Того Дома. Хозяева оставляли их там и выходили, понурив виноватые головы. Что делал с животными Тот Человек, никто не знал, но явно что-то страшное. Потому что потом, ближе к ночи, он на своей вонючей зеленой машине вывозил большие мешки на окраину леса и закапывал их в старый мелиоративный ров.

Марианна смутно помнила, как он пришел и в дом к Бабушке, мял толстыми пальцами Марианнин живот, потом больно уколол ее длинной иголкой… Очнулась она на подстилке у батареи от страшной боли, живот был перетянут бинтом, голова кружилась, а рядом сидела Бабушка и горько плакала.

Что произошло с ней, Марианна не понимала, но точно знала, что виноват в этом Тот Человек. Она долго тогда болела, пряталась по темным углам, не подходила к Бабушке… А когда выздоровела, вылизала длинный шрам на животе, ободрав вокруг него шерсть, и поняла, что в ней что-то навсегда изменилось.

Она больше не металась по дому, учуяв запах влюбленного в нее красавца Барсика из дома напротив, не отвечала на домогательства драного Васьки. Ей вообще все коты стали безразличны, а кошек она стала гонять и кусать при каждом удобном случае, испытывая мстительную радость. Возможно, ее ненависть была вызвана тем, что те каждый год приносили по десятку-другому котят, а у нее их больше не было.