Но делиться соображениями я, по понятным причинам, не спешила.

– Остальных он смотрел три дня! – ревниво продолжила Эви, не дождавшись моей реакции.

Пришлось напомнить себе, что она правда не понимала, что давит на больную мозоль. Так-то я своих соседок обожала, несмотря на тот факт, что обе они были завидными поросятами местами с любовью к пьяным вечеринкам, неуместной откровенности или занудным нравоучениям. Здоровые девчонки, с которыми не соскучишься. Они своими чудачествами немало разбавляли мою «серую и поломанную жизнь».

– Хочешь, чтобы тебя так посмотрели, чтобы ты выблевала завтрак в мусорное ведро на глазах у всей труппы? Ты хоть представляешь, сколько теперь это будут обсуждать и хихикать по углам?

Я раздраженно сорвала сразу три бумажных полотенца, вытерла рот и руки и прицельно швырнула бумажный комок в мусорное ведро. Уставилась на себя в зеркало и с досадой выдохнула.

– Зато теперь ты вроде как солистка. Если для этого надо всего лишь поблевать – просто покажи мне куда! Я готова тошнить, пока примой не стану.

Я расхохоталась, не сдержавшись. Эви в некотором роде неподражаема.

– Кончай расстраиваться, – игриво толкнула она меня плечом, абсолютно довольная тем, что сумела рассмешить.

Я не шибко распространялась о своем прошлом. О том, что получила первое соло в семнадцать, а ведущую партию – в восемнадцать. О том, что раньше умела заставить человека завороженно замереть на месте всего парой движений. О том, что, видимо, потеряла эту способность вместе с Полем Кифером и укатилась в кордебалет начинать все с нуля.

«Много интересных случаев я видел, но такой откат – впервые».

Было ли мне больно осознавать, что Поль прав? Конечно! В день, когда я увидела имя Алены Лебковской в числе прима-балерин, я разрыдалась в голос и позвонила своему психотерапевту. Ведь не будь я дурой, это могла бы быть я. Это должна была быть я. Но доктор Нестеров вправил мне мозги всего парой фраз: я жива, я здорова, у меня много лет на то, чтобы вернуться на вершину, и в один прекрасный день появятся дети.

Через несколько часов слезы высохли, и я вернулась к своей рутине. Старалась больше об этом не думать. Просто двигаться вперед и быть открытой для нового. Однажды я уже взвалила на себя ответственность, которую не вывезла. Не справилась. Бывает. Я не была готова к тем возможностям, которые мне предоставила жизнь. И дорого за это поплатилась.

– Считаешь, это он меня незаслуженно? – спросила моими губами гордость.

– Не знаю, но ты была очень неплоха. До фуэте, конечно. Там что-то явно пошло не так, – хихикнула подруга легкомысленно.

Знала я, что пошло не так. Кифер понимал, что я не захочу на него смотреть, и намеренно встал, закрывая мне фокусную точку.

Очень сложно оценить себя честно и объективно, не взглянув со стороны. А вот не верить Эви причин не было. Если она говорит, что я была неплоха, значит, так и есть. Эта девушка относилась к числу не просто честных, а мелющих все, что на языке. Признаться, я любила ее больше Светки. Или любила бы больше, не разгуливай по нашей квартире из-за Эви полуголые мужики, без конца претендующие на ванную комнату.

Выходит, Кифер сказал мне про кордебалет, чтобы посильнее уязвить. Забавно, но мне от этой мысли стало чуть легче. С ненавистью Поля мне справиться все же проще, чем с пониманием, что я потеряла свою эмоциональность.

Целых полтора сезона с тех пор, как я сумела устроиться в труппу Рената Мерхеева, меня не замечали и не выделяли. В смысле совсем. Я понимала, что это такое наказание за Питер и сорванную постановку. Понимала, что мне нужно быть благодарной за то, что я вообще осталась в балете. Но… если честно, знай я, что в итоге окажусь навечно «у воды» [последний ряд кордебалета], я бы сменила род деятельности еще в пятнадцать. Кто-то скажет: «Ах, как можно?! Балет либо любишь, либо нет. Все есть жертва во имя искусства». Я почти дошла до понимания, что люблю балет не настолько, чтобы, ни на что не претендуя, годами жить в современном аналоге общежития, отправляя матери каждую свободную копейку и не видя в этом просвета. Но я умею только танцевать. Уж было подумала, что не врет кинематограф. Такими темпами и впрямь до стриптиза дойдешь.

И тут Кифер – снова Кифер, – назначивший меня солисткой, что бы за этим ни стояло. Что принесут эти изменения? Боль? Унижение? Или шанс? Ведь Поль – человек перекати-поле, который уйдет дальше, меняя труппы, театры и страны, ступеньку за ступенькой преодолевая свой путь к вершине мира. Так пощадит ли он меня? Перешагнет или растопчет?

Встретиться с психотерапевтом вне очереди всегда было проблемой. Но стоило мне назвать причину, по которой потребовался экстренный совет, как Нестеров согласился задержаться. Этого доктора мне посоветовали еще в петербургской клинике, и я не стала сопротивляться. Посещениями я его не баловала, старалась справляться собственными силами. А то, что до него нужно было добираться от моего дома порядка полутора часов и час от театра, являлось дополнительным стимулом держаться.

В тот день мы сумели встретиться только в десять вечера, после моей репетиции. И едва переступив порог знакомого полутемного кабинета, я уже испытала странное чувство умиротворения. Этот человек – единственный, с кем я говорила о случившемся. Ни друзья, ни родители, ни брат, ни даже Ренат Мерхеев – никто не слышал мою историю целиком. Только психотерапевты. Первый – из клиники, вынужденно, второй – здесь, в Москве.

– Дияра, – встретил меня доктор Нестеров, вставая из-за стола и одним жестом приглашая переместиться в кресло. Когда он подошел ближе, я в очередной раз поразилась тому, что мы одного роста. – Как твои дела?

– Не знаю. Но перспективы точно не очень, – призналась я, сама не понимая, как объяснить состояние тревоги, которое поселилось внутри после первого же взгляда на человека, которого я некогда до беспамятства любила.

– Ты сказала, что ваш новый хореограф – тот самый мужчина из Петербурга. Поль Кифер. Ты не знала заранее о том, что он приедет?

Я отрицательно качнула головой, снова мысленно переживая момент, когда только услышала его голос. Говорить о Поле мне не хотелось. Но я не могла позволить себе спрятать голову в песок, иначе рисковала уйти туда целиком.

– Почему он приехал? – поинтересовался Нестеров, дождавшись, когда я сяду в кресло напротив.

– Антикризисная политика театра. Говорят, его вызвали, чтобы вернуть нам форму. Ну, кроме того, что он собирается ставить спектакль, – пожала я плечами.

– Задам вопрос по-другому: почему он согласился на это место? – поправился мужчина.

– Мне это неизвестно. Намекаете, что он это сделал из-за меня?

– Ну, судя по тому, что ты рассказывала о нем и что я читал сам, это предложение работы было у него единственным едва ли. Твое присутствие в труппе могло сыграть роль.

Едва представив, как Кифер штудирует списки танцовщиков кордебалета в поисках фамилии «Огнева», я улыбнулась. Нет, ну смешно, право слово. Два года назад он был решительно настроен вышвырнуть меня из своей жизни. Вышвырнул. Затем вспомнил, что я такая существую, выбрал наш театр, переехал в Москву… чтобы что? Отфутболить еще дальше? И так будет продолжаться, пока он не допинает меня до самой Казани?