Харт наклоном головы поприветствовал девушку, в ответ сделавшую легкий реверанс.

– Сэр Уильям, рад представить вам мою дочь Элейну. Вот моя дочь, моя Элейна, мой нежный цветок, который дарит мне надежду, мой свет в темной ночи, который поддерживает меня на одиноком и опасном пути... Надо сказать, что, несмотря на этот скромный вид, она весьма своенравна.

Абрабанель рассмеялся, и Харт подумал, что свонравность девицы была отцу весьма по сердцу.

– А это наш торговый агент Якоб Хансен. Он ведет дела с Барбадосом и, воспользовавшись случаем, решил осмотреть все сам. Доверяй, но проверяй, так сказать. Рекомендую, Якоб Хансен – замечательный человек, надежный и крепкий, точно кремень! Именно он станет теперь вашим наставником и пастырем, так сказать. Надеюсь, вы подружитесь, тем более что вы почти коллеги...

На вид поверенному в делах было лет тридцать пять-сорок, и он был отнесен Хартом к старшему поколению. Они обменялись легкими полупоклонами, причем Харт отметил, что, судя по манерам, двери высшего общества были для агента если не закрыты, то всего лишь слабо приотворены.

Еще одну девушку, стоящую поодаль и небогато одетую, Харту не представили, из чего он сделал вывод, что его первоначальные предположения относительно ее места в этом кругу были верны. Кэтрин была камеристкой Элейн, и это сразу убивало всю миловидность кареглазой брюнетки со смеющимися глазами и пухлыми губками, приоткрытыми в усмешке. У противоположного борта дремал верхом на дорожных сундуках слуга Абрабанеля.

Когда церемония знакомства завершилась, разговор возобновился, но Уильям предпочел слушать, дабы не показаться нескромным. Украдкой он разглядывал единственный достойный внимания объект – мисс Элейну.

Семнадцатилетняя дочь ростовщика и в самом деле была, что французы называют charmant. Уильяма сразу поразило ее прелестное личико, обрамленное пышными золотистыми волосами, выбивающимися из-под серого капюшона и крупными локонами ниспадающими на шею и плечи. Парика она не носила, но причиной тому были не законы против роскоши – просто было бы сущим преступлением прятать такую красоту. Правильные черты лица, матовая, немного смугловатая на изысканный вкус кожа, печальные темные глаза и задумчивое выражение придавали ей сходство с Мельпоменой.

Изящное платье, выглядывающее из-под распахнутого дорожного плаща, было скроено на французский манер и не скрывало совершенства ее фигуры: расшитый голубым шелком жемчужно-серый заостренный лиф подчеркивал тонкую талию, которую, казалось, можно было обхватить соединенными пальцами рук; такого же цвета роба с намеком на шлейф, открывавшая нижнее платье из голубого шелка, расшитого крупными розовато-серыми цветами, оттеняла хрупкость и невинность девицы, а широкое низкое декольте, отделанное алансонскими кружевами, обнажало безупречные плечи и высокую грудь.

Юная мисс казалась слишком серьезной для своих лет и положения. Даже в шутливом разговоре сквозь ее улыбку сквозила задумчивость, да и за репликами беседующих она следила нехотя, словно недовольная той чепухой, которой те обменивались по обычаю праздных путешественников.

– Ну, и что я говорил! – торжествующе вскричал меркант, замечая Уильяма, одиноко стоящего на палубе. – Так и есть! Наш молодой друг не выспался, не завтракал, бежал сломя голову и теперь совершенно не в духе! Выше голову, юноша! Мы отдаем паруса!

Последнее утверждение не было совсем уж точным, потому что до того момента, как опытный лоцман должен был вывести «Голову Медузы» в открытое море, был поднят лишь блинд на бушприте корабля, но все-таки путешествие начиналось, и этот факт вновь заставил Уильяма оживиться и забыть обо всем на свете. С трепетом в душе он внезапно понял, что они отчалили, покинув сушу, и вскоре должны будут отдаться на волю самой капризной из стихий.

Впрочем, углубиться в душевные переживания ему помешал старший клерк.

– Впервые выходите в море, сэр? – подчеркнуто вежливо, но с едва уловимой насмешкой произнес он.

– Если не считать небольшого плавания через Ла-Манш, сэр, – с вежливой улыбкой ответил Уильям. – Надеюсь, что путешествие на «Голове Медузы» даст мне необходимый опыт.

– Кстати, насчет опыта: давно занимаетесь торговлей? – не умеряя иронии, поинтересовался агент.

В ответ Уильям поднял и задумчиво оглядел свои ухоженные руки с тонкими аристократическими пальцами, чем несколько уязвил Якоба, напомнив ему о разнице в их происхождении:

– До сей поры ни у меня, ни у моих предков не было нужды в этом ремесле, впрочем, как и ни в каком другом, – произнеся это, он улыбнулся и оглядел клерка с таким видом, с каким завзятый петиметр взирает на дурно скроенный кафтан.

Под этим взглядом поверенный Абрабанеля вспыхнул и уже готов был наговорить дерзостей, как Уильям произнес:

– Знаете, в чем кроется разница между нами? Нет, не в происхождении и не в обладании вещами – в воспитании.

О, это таинственное воспитание! Благодаря ему люди одного круга безошибочно узнают друг друга в толпе и благодаря ему двери гостиных захлопываются перед не посвященными в его секреты навсегда. Суть его – в обучении светским приличиям, а объяснить на бумаге, что это такое, – невозможно. Теория заставит вас совершить множество нелепостей; практика же лучше, чем все наставления, в течение нескольких месяцев выучит находить выход из любого положения и научит разбираться, какие отношения царят в том или ином обществе между находящимимся в нем персонами и окружающими их предметами. Иными словами, основная тонкость светского поведения заключается в том, чтобы всегда находиться в нужное время в нужном месте, произнося при этом нужные слова, – это цеховой секрет высшего класса, за обладание которым они будут биться до последнего.

Итак, непринужденная беседа клерка с дворянином грозила перейти в ссору, но Абрабанель поспешил убить ее в зародыше.

– Опыт – дело наживное! – заявил он. – Уильям потому и находится сейчас здесь с нами, потому что стремится приобрести необходимый опыт. Когда-то мы все начинали с пустого места... И вообще, о делах мы еще успеем поговорить. Сначала нужно определить молодого человека на место... Якоб, прошу тебя, покажи нашему помощнику его каюту! Пусть устраивается поудобнее, ведь впереди у нас долгий путь!

Крепкая осанка Хансена, его уверенная манера держаться, его богатое платье лишний раз говорили Уильяму, что наглость – второе счастье. Откровенно говоря, в душе он несколько свысока смотрел на эту человеческую породу, полагая, что знатное происхождение и блестящее образование позволят ему быстро освоиться на новом поприще и даже добиться немалых успехов. Глубоко он об этом не задумывался, потому что приключения были для него важнее успеха и денег – и то и другое, как он полагал, должно было неминуемо прийти ко всякому имеющему смелость и мужество их взять.

В действительности все оказывалось совсем не так, как представлялось в мечтах. Те самые презренные торгаши, которые должны были только обеспечить восхождение Уильяма к славе, выглядели людьми совсем не униженными и даже, более того, посматривали на юношу покровительственно, не торопились делиться с ним своими секретами и постоянно указывали на его молодость и неопытность. Да что там, до сих пор его даже не поставили в известность, в чем заключаются его прямые обязанности! Он не имел ни малейшего представления о целял экспедиции! Наверняка даже последний юнга на корабле был осведомлен об этом лучше, чем Уильям!