– Нет, – отрезал отец.

– Я не заберу его, не дав вам еще раз поговорить с ним, – пообещал Графф. – И вы не можете остановить меня.

Несколько секунд отец враждебно смотрел на Граффа, потом встал и вышел. Мать задержалась на секунду, чтобы сжать руку Эндера. Выходя, она закрыла за собой дверь.

– Эндер, – начал Графф, – если ты пойдешь со мной, ты долго, очень долго не сможешь вернуться домой. В Боевой школе нет каникул. И туда не пускают посетителей. Полный курс обучения закончится, когда тебе будет шестнадцать лет, а первый отпуск ты получишь, при определенных обстоятельствах, когда тебе исполнится двенадцать. Поверь мне, Эндер, люди изменяются за шесть, за десять лет. Твоя сестра Валентина станет взрослой женщиной, когда ты увидишь ее снова, если, конечно, пойдешь со мной. Вы встретитесь как два незнакомца. Ты все еще будешь любить ее, Эндер, но не будешь знать. Видишь, я не пытаюсь убедить тебя, что это легко.

– Мама и папа?

– Я знаю тебя, Эндер, я внимательно познакомился с записями монитора. Ты не будешь скучать по своим родителям, то есть будешь, но недолго. И они тоже быстро забудут тебя.

Вопреки желанию Эндера слезы снова подступили к его глазам. Он отвернулся, но не поднял руки, чтобы вытереть их.

– Они очень любят тебя, Эндер. Но ты должен понять, чего им стоила твоя жизнь. Ты ведь знаешь, они оба из религиозных семей. Твоего отца при крещении нарекли именем Джон Пауль Вечорек. Он католик. И седьмой сын из девяти.

«Девять детей. Невозможно. Преступно».

– Хм, да. Так вот, люди совершают странные поступки ради религии. Ты знаешь про санкции, Эндер. Тогда они были не такими суровыми, но все же достаточно тяжелыми. Только первые два ребенка получали бесплатное образование, с каждым новым ребенком возрастали налоги. Когда твоему отцу исполнилось шестнадцать, он воспользовался Законом о неподчинившихся семьях, чтобы оставить свою семью, изменил имя и фамилию, отрекся от своей религии и поклялся иметь не более позволенных двух детей. И он нарушил бы клятву. Он поклялся, что его детям не придется пройти через тот стыд, те преследования, которые ему привелось пережить. Ты понимаешь?

– Он не хотел меня.

– Ну, видишь ли, в наши времена никто не хочет Третьего. Было бы странно ждать от них радости. Но твои отец и мать – особый случай. Они оба отреклись от веры своих отцов (твоя мать была из мормонов), но их чувства все еще амбивалентны. Ты знаешь, что значит «амбивалентны»?

– Работают в обе стороны.

– Они стыдятся того, что происходят из неподчинившихся семей, и скрывают это. Стыдятся до такой степени, что твоя мать боится говорить при посторонних, что родилась в штате Юта, чтобы ее не заподозрили. Твой отец отрицает свои польские корни, потому что Польша – до сих пор неподчинившаяся нация, и к ней применяются из-за этого международные санкции. Так что, понимаешь, третий ребенок, пусть даже рожденный по прямому распоряжению правительства, разрушит здание, которое они пытались возвести.

– Я знаю.

– Но на самом деле все еще более запутано. Твой отец все-таки назвал тебя в честь католического святого. Имей в виду, он сам крестил вас, всех троих, как только вас привозили из роддома домой. А твоя мать возражала. Они каждый раз ссорились из-за этого. Не потому, что она не хотела, чтобы вас крестили, а потому, что была против католического обряда. Они не смогли по-настоящему отказаться от своей религии. Ты стал символом их гордости: они сумели обойти закон и родить третьего ребенка. Но ты также и напоминаешь об их трусости: они не решились на неподчинение, которое все еще считают правильным, и рожать еще. А еще ты – причина их дискомфорта, так как мешаешь им прижиться в нормальном послушном обществе.

– Откуда вы все это знаете?

– Твои брат и сестра носили мониторы, Эндер. Ты не представляешь себе, насколько это чувствительный прибор. Мы подсоединяемся прямо к твоему мозгу и слышим все, что слышишь ты, даже если ты и не слушаешь, не понимаешь. Мы понимаем.

– Значит, мои родители и любят, и не любят меня?

– Они любят тебя. Вопрос в том, хотят ли они жить рядом с тобой. Твое присутствие в доме – это повод для постоянного беспокойства. Источник напряжения. Понимаешь?

– Но я не виноват.

– Конечно. Тут дело не в том, что ты делаешь, а в том, что ты есть и живешь с ними. Брат ненавидит тебя, ведь ты – живое доказательство того, что он недостаточно хорош. Родители стыдятся тебя, ибо ты олицетворяешь прошлое, от которого они пытаются отречься.

– Валентина любит меня.

– Всем сердцем. Полностью, незамутненно. Она предана тебе, а ты обожаешь ее. Я говорил, что это будет нелегко.

– А что там будет?

– Тяжелая работа. Учеба, как в здешней школе, только мы больше налегаем на математику и программирование. Военная история. Стратегия и тактика. И прежде всего боевая комната.

– А это что?

– Военные игры. Все учащиеся школы объединены в армии. День за днем в невесомости разыгрываются сражения. Никто никому не делает больно, важны победа или поражение. Каждый начинает рядовым, подчиняется приказам. Мальчики постарше – ваши офицеры, обязанные тренировать вас и командовать вами в бою. Больше я не могу тебе рассказывать. Это похоже на игру в жукеров и астронавтов, только с настоящим оружием и товарищами, сражающимися рядом, а твоя судьба, да и судьба человечества, будет зависеть от того, как ты учился, как ты научился сражаться. Это тяжелая жизнь, и у тебя не будет нормального детства. Но, видишь ли, у тебя, с твоим разумом и положением Третьего, нормального детства не будет вес равно.

– Только мальчики?

– Несколько девочек. Им реже удается пройти отбор. Слишком много столетий эволюции работают против них. И ни одна из них не похожа на Валентину. Но ты найдешь там братьев, Эндер.

– Таких, как Питер?

– Питера не приняли, Эндер, по тем самым причинам, по которым ты ненавидишь его.

– Я его не ненавижу, я просто…

– Боишься. Ну, знаешь ли, Питер не так уж плох. Он был самым лучшим из тех, за кем мы наблюдали. Мы попросили твоих родителей, чтобы следующей была девочка (они и так собирались это сделать), в надежде, что Валентина заменит Питера, если будет мягче его. Она оказалась слишком мягкой. И тогда мы заказали тебя.

– Наполовину Валентину, наполовину Питера.

– Если получится.

– А получилось?

– Насколько мы можем судить. У нас хорошие тесты, Эндер. Но они не говорят нам всего. По сути, когда доходит до дела, они ничего нам не говорят. Но они все же лучше, чем ничего. – Графф наклонился и взял руки Эндера в свои. – Эндер Виггин, если бы я выбирал для тебя лучшее, счастливейшее будущее, то посоветовал бы оставаться дома. Есть вещи похуже, чем быть Третьим или иметь старшего брата, который никак не может решить, кто он – человек или шакал. И Боевая школа – одно из этих «похуже». Но ты нужен нам. Сейчас жукеры кажутся тебе забавой, Эндер, но в прошлый раз они чуть не стерли нас с лица Земли. Хуже того, малыш. Они застали нас врасплох, они превосходили нас численностью и вооружением. И спасло нас только то, что флотом командовал самый лучший полководец, какой только мог быть. Зови это судьбой, божьей волей, дурацким везением, но у нас был Мэйзер Ракхейм.