Теперь сталкеру действительно «наступила жопа». Мозг разрывался в поиске алиби и от непонимания происходящего, руки остервенело царапали и мяли голову, будто внутри нее пряталась разгадка этого ЧП. Казалось, никто уже не мог помочь ему. Треша поместили в тюремный комплекс форта, приставили охранника и определили время до обеда следующего дня. Смерть дыхнула смрадом в лицо. Так близко к отчаянию и позору он никогда еще не был.

Сестренку к нему не пустили, и, зареванная, она ютилась за стенами каземата, нервно теребя узелок со скудными продуктами. Всю снарягу и оружие Треша охрана свалила в камере напротив, досконально изучив вещи заключенного. Удивительно, но бывшие дружки Сабля и Упс не позарились на его личное имущество там, у Куцего болота, боясь навлечь на себя подозрение. Только прихватили артефакты, остатки еды, типа, их и не было вовсе, антеннулы псевдоволков да кое-что по мелочи. А затем, оклеветав сталкера, еще и свалили из форта. Видимо, имели на это серьезные причины. Но какие?!

* * *

В крепости поклонялись тотему, установленному в святом месте, на алтаре у центральной башни – тому самому, который вчера выкрали бандиты Студня и который бесследно пропал вместе с ними в дебрях леса. Артефакту, в силу которого верила добрая половина поселения, считавшая его причиной удачной защиты форта от Чащобы. И теперь в сердцах всех затаилось ожидание чего-то ужасного и неизбежного.

Совет мудрых гадал об истинном положении дел, возможном местонахождении тотема и достоверности информации, касающейся пленника. Главный старейшина, уединившись от всех, поднялся на смотровую площадку башни, сцепил на груди руки и уставился на линию безопасности перед фортом.

Ветерок трепал седую клинообразную бороду старца, морщинистое загорелое лицо было обращено к солнцу, задумчивые глаза смотрели в одну точку. Ему, похоже, одному не верилось в то, что преступником оказался этот молодой сталкер. Его неоднократная помощь форту и друзьям Совета в других поселениях тесно приблизила его к старейшинам. Да и что греха таить, Треш стал им по сердцу. «Но факты есть факты, а мнение общественности разделилось на два фронта. Теперь нужно спасать сталкера, точнее сказать, хотя бы не позволить казнить его. Понятно, что наказать, может быть, жестко, но не лишать же жизни!»

Старейшина погладил бороду, поправил обруч венка на голове. Крякнул. Выбор встал не из легких. А решение в основном зависело от него. «Что же делать? Без артефакта… гм… без святого тотема Западному форту не выжить, долго не протянуть. Оружие и защита те же, что и в других поселениях Пади: самодельные огнеметы, ловушки, самострелы, камнеметы, пращи, смоляные котлы на стенах да частокол из острых, ржавых решеток. Имеются и более серьезные меры защиты со скудным запасом БК: пара пулеметных турелей на узловых точках периметра и несколько гранатометов РПГ‑7.

Но тотем! Именно он лучше всего охраняет форт от напастей биома и мутантов. И потеря его означает скорую потерю всего поселения. Вместе с падением веры в то высокое и святое, что так усердно мы, старейшины, насаждаем все эти годы. Нет, этого никак нельзя допустить! Либо срочно достать тотем, либо казнить виновного и… все равно достать тотем. Так или иначе, но сталкера нужно судить и приговорить к определенной мере наказания. Народ решит голосованием, какую меру выбрать ему. А Совет поможет, наведет. Тогда пусть решение народа и будет предтечей скорого краха крепости. Возможно… скорого!»

Позади старца учтиво кашлянул охранник. Старик обернулся, посмотрел на него. «Ишь, стережет меня, охраняет для себя, своей семьи, всех поселенцев!» Воины форта не носили униформу и не выделялись особенностями снаряги и привилегиями. Здешние поселенцы вообще слыли единой общиной, с демократией и свободой отношений и слова, но все исполняли определенные обязанности: вели хозяйство, охотились, рыбачили, ходили на промыслы, воевали и даже рожали. Да-да, рожали, несмотря на хаос, болезни, антисанитарию, войны и постоянные угрозы природы.

Люди за три года выживания после Судного дня научились различать яды, заразу, отравы, обороняться от биома, зверей-мутантов и двуногих врагов. Да, гибли, калечились, умирали даже внутри крепости, но существовали, верили в светлое и доброе, что непременно когда-то найдется. Например, в Рай. В легенду о сказочном месте, где нет смерти и зла, где люди не носят защиты и оружия, а продуктов и воды там целое море. О Рае, в котором спокойно спят, живут и работают во благо себе и друг другу, а не для обороны от Чащобы. «Рай! Мир без боли и болезней, волшебное место жизни, а не существования. Мечта. Но где находится этот Рай, кто им управляет и есть ли он на самом деле – никто не знает. Те немногие, кто отправлялся на его поиски, не возвращались уже никогда».

Старейшина жестом показал охраннику, что идет, сам бросил задумчивый взгляд на пустой алтарь, сдвинул брови, вздохнул и стал спускаться по крутой лестнице вниз.

* * *

Сознание возвращалось мучительно. В голове гудело и стуком отдавало в виски, перед глазами все плыло. Чуть подташнивало, едким комом свербя горло где-то чуть ниже адамова яблока. «Неужели сотрясение?» – пришла первая здравая мысль, да и вообще первая.

Треш разлепил веки – шторм в голове не исчез, а усилился. «Ох, как тяжко и муторно. Однажды подобное уже было после сильной попойки в честь моего двадцатипятилетия. Дикое похмелье с утра, изжога и ватное тело. Но тогда с бодуна. А здесь-то с чего?»

Сталкер огляделся, разминая мышцы и суставы, вздыхая от тупой боли. Серое, полутемное, сырое помещение с окошком, перекрытым решеткой и старой полиэтиленовой пленкой вместо стекла. Он с трудом поднялся с нар, скривившись от боли в суставах и колокольного набата в голове. «Писец! Живой труп. Как дед ста четырнадцати лет, ей-богу. Судя по солнечному снопу, утро. Похоже, карцер форта. Хотя какой в крепости карцер с окном и нарами, застланными грязной овечьей шкурой? Но на тюремную клетку точно смахивает. Пленник? Это в родном-то поселении?!»

Он встал и подошел к двери, приложился ухом. Ничего, кроме стука своего сердца, не услышал. И снаружи окна в двух метрах над грязным мокрым полом тоже никаких звуков. Онемевшие ноги подкашивались и ныли, набат в висках упорно не затихал. Кисти рук сжимались и снова расправлялись, массируя шею и плечи. Треш обошел камеру по периметру. Три на два. «Точняк, тюряга. Как же так? Перехватил бандитов Студня, покоцал их всех, тотем вернул, а сейчас… Стоп, мои лыжи. Тотем? Нужно было вернуть его, а ведь не получилось. Он же…»

Треш тряхнул головой, пытаясь восстановить порядок мыслей и воспоминаний, но только усилил боль в висках и затылке. Отчего застонал и плюхнулся на нары, сдавив голову руками. «Проклятые головняки! И подташнивает. С чего хоть? Не пил же. Стопудово не пил ничего такого… А, нет. Пил же! Отвар этот проклятый, будь он неладен».

Сталкер прислушался. Лязг засова, но не его камеры, чуть подальше. Снова тишина. Еле слышный клич петуха. «Точняк, местный петух Жорж закукарекал. Берегут его в роли будильника, не жарят, не варят. Да и кур треплет за здорово живешь… Утро-о. Блин, а был же вечер! Тотем был в рюкзаке, и снаряга, да и очертания крепости вдалеке. И эти двое. Как их? Сабля и Упс. Точно. И допрос проводили старейшины. Суд устроили прилюдно. Вот блин, позорище-е на мой чайник пустой! Та‑а‑к…»