— Ма, у меня, собственно, две проблемы.

— Ну-ка, ну-ка.

Ребенок потупился.

— Ну-у.. В общем: куда деть тебя и мебель.

Я развеселилась.

— Со мной-то попроще, а вот с мебелью…

— Нельзя ее вынести на лестницу?

Я развеселилась еще больше.

— Ну, спасибо, что не на помойку. Может, просто к стене сдвинем?

— Ну, давай к стене, — покладисто согласился ребенок. — А ты, перед тем, как уходить, нам приготовь бутерброды, большой торт, и вазы убери.

— Боишься, что разобьете? — спросила я, вспомнив рассказ горчаковской жены про день рождения старшей дочери: «пришли старшеклассники, лицом и статью — вылитые питекантропы, устроили пляски и кирпичными задами все ручки с мебели посшибали»…

— На всякий случай лучше убрать, — озабоченно пояснил ребенок. — Да, и еще: деньги в доме есть?

— Немножко есть, а что?

— Лучше тоже убери.

— Что, не доверяешь друзьям? — удивилась я.

— На всякий случай, от греха подальше, — веско сказал Хрюндик, и я в который раз подивилась, как я по-детски безалаберна, и как он по-взрослому предусмотрителен.

— Ладно, пуся моя, все сделаю. Стол накрою, вазы приберу, деньги спрячу, а сама отвалю, — заверила я свое ненаглядное чадо. Хоть по телефону он уже басит, на вид — дитя дитем. — Скажи-ка мне, моя птичка, а девочки будут?

— Конечно.

Но мне этого было мало, хотелось развить тему.

— А будет девочка, которая тебе нравится?

— Такой девочки нет, — сказал сыночек, как отрезал.

Оснований сомневаться в его искренности у меня не было, но отсутствие у него интереса к женщинам меня беспокоило. Разведопрос продолжился.

— Тебе что, никто не нравится? — пристала я к нему, как банный лист.

— Никто.

— У вас что, в классе нет интересных девочек? Симпатичных, умненьких, с изюминкой? — мне, конечно, хотелось верить, что избранница моего сына, если уж мне суждено терпеть какую-то избранницу, будет именно такой. Как минимум, симпатичной, и с изюминкой.

— Почему, есть, — пожал плечами мой отпрыск. — Только мне никто не нравится.

— Неужели ты еще ни в кого не влюблялся? — поразилась я. Сколько себя помню, влюбленность была моим хроническим состоянием, с пяти лет начиная.

Сын снисходительно посмотрел на меня.

— Мне просто жалко тратить на это время, — пояснил он, и я рассмеялась.

— Хрюшечка моя, «это», если придет, тебя не спросит. «Это» всегда происходит помимо твоей воли, ты просто в один прекрасный момент поймешь, что влюбился, и все. Хочешь ты, или не хочешь тратить время.

— Да? — расстроился бэби.

— Да, — подтвердила я на основании своего многолетнего опыта, и вдруг вспомнила актрису Климанову. Она жила с мужем, любила его. Муж от нее ушел.

Наверняка было так, а не иначе, поскольку она его до сих пор любит, мучается без него, и при таких условиях сама от него не ушла бы. Вроде бы надо забыть Латковского, а не получается, аж в клинику неврозов попала. О разводе с Латковским она говорила, как о факте, который уже нельзя изменить, но сердце отказывалось этот факт признавать.

Разговор о любви продолжался в течение всего вечера. Мой пытливый следовательский ум отказывался совместить стремление ребенка модно подстричься (он обычно выбирает себе прическу по каталогу, чем изводит вечно торопящихся куаферш) и модно одеться (модно — это «грязные» джинсы, кеды, какие Курт Кобейн имел обыкновение покупать на распродажах, и футболки на три размера больше, чем надо) с отсутствием в природе девочки, ради которой все это делается. Спать я легла, разбередив себе душу воспоминаниями о мальчиках, по которым страдала с первого по десятый класс. Хотя, по правде-то, со второго класса до окончания школы привязанности мои не менялись: в течение учебного года я страдала по однокласснику, а в летние каникулы — по мальчику с дачи. Как-то они оба умещались в моем сердце, каждый в свой сезон. А пока отношения не выходят за рамки платонических, хранить верность достаточно легко.

А с утра, собираясь на работу, я предусмотрительно выпила двадцать капель валокордина, поскольку мне предстояло заглянуть в Лешкин сейф и определиться, что из находящегося там — срочно, что очень срочно, а что и вообще ждать не может. И работать, работать, работать. Вот и отпал сам собой вопрос, где я буду мыкаться в выходной, пока у ребенка идет гульбище; приду-ка я на работу и займусь делами.

Зоя с красным опухшим от слез лицом уже дежурила в Лешкином кабинете, позвякивая ключами от сейфа. Я заглянула туда, и мы вместе стали метать на стол дела, делишки и бумажки в виде жалоб граждан. При этом Зоя в первую очередь смотрела на сроки по делам и жалобам, а я на фабулы. Разметав все на кучки, я поняла, что надо везти все это добро к Лешке в больницу, чтобы он дал ценные указания, что с добром делать.

— Зоя, тебе придется мне помогать, — сказала я, и наша Джульетта вся засветилась. Конечно, со мной появляться в больнице безопаснее: а вдруг жена нагрянет, а мы тут по вполне пристойному поводу.

Выклянчив у шефа машину, мы с Зоей погрузили все Лешкино богатство в две сумки и отправились навещать болезного. Зоя всю дорогу причитала, как Лешенька страдает, как болит его ножка, как не хватает ему в больнице полноценного питания, а я машинально поддакивала, погруженная в свои мысли.

Наконец мы прибыли. Лифт, естественно, не работал, травматологическое отделение, естественно, находилось на седьмом этаже, и мы с Зоей, две неюные газели, поволокли битком набитые макулатурой сумки на верхотуру. Зоя по пути причитала вслух, особенно по поводу того, что мы забыли заехать на рынок и прикупить Горчакову дополнительной жратвы. А я тащилась молча — берегла дыхание, и мрачно думала, кто виноват в моей собачьей жизни. Вышла бы я замуж за итальянца Пьетро, — валялась бы сейчас на пляже в солнечной Италии и в гробу видала просроченную жалобу гражданки Чернобыльской А.С. В итоге моих раздумий, по мере приближения к седьмому этажу, виноватым во всем как-то непринужденно оказался Горчаков, и, когда мы вползли в палату, я даже не поздоровалась с ним.

Не говоря уж о том, чтобы поинтересоваться его здоровьем.

Впрочем, мою свинячью невежливость с лихвой компенсировала Зоя, бросившись на Горчакова и припав к его груди, прямо как Аксинья к любовнику на берегах тихого Дона. Горчаков при этом закрыл глаза и издал такой сладострастный стон, что камень бы затрепетал. Я же скрипнула зубами и отвернулась; сил не было наблюдать этот производственный адюльтер, и с грохотом бросив сумку с делами прямо под кровать страждущего, вышла из палаты переждать самые эротические моменты, а заодно покараулить на предмет возможного приближения Ленки Горчаковой.