– Скорее! – орала на меня через плечо Диомаха.

Утром мы проделали больше двадцати стадиев от наше­го дома по направлению к городу, и теперь нам предстояло пробежать это расстояние назад – по каменистым, зарос­шим кустарником склонам холмов. Ветки рвали нашу одежду, камни обдирали босые ноги, сердце было готово лоп­нуть в груди. Несясь через поле, я увидел то, от чего кровь застыла в жилах,– свиней. Три свиньи и их поросята еди­ной вереницей поспешно двигались по полю, направляясь к лесу. Они не бежали и не проявляли никакой паники, это был просто чрезвычайно быстрый, хорошо организован­ный ускоренный марш. Мне подумалось тогда: эта свини­на пережила нынешний день, а мы с Диомахой еще нет.

Мы снова увидели всадников. Еще один отряд, а за ним еще один, этолианцы из Плеврона и Калидона. Это было еще хуже, стало быть, наш город предал не один союзник, а вся коалиция. Я крикнул Диомахе, чтобы она останови­лась,– мое сердце разрывалось от напряжения.

– Я брошу тебя, маленький говнюк!

Она потащила меня за собой. Вдруг из кустов возник человек. Это был мой дядя Тенагр, отец Диомахи, в одной ночной рубашке, с копьем в руке. Увидев Диомаху, он вы­ронил оружие. Они сжали друг дружку в объятьях, задыхаясь. Но это только подстегнуло мой страх.

– Где мама? – услышал я вопрос Диомахи.

Глаза Тенагра обезумели от горя.

– А где моя мама? – закричал я.– А мой отец – где он, он с тобой?

– Мертвы… Все мертвы…

– Откуда тебе знать? Ты видел их?

– Видел, а тебе не надо этого видеть.

Тенагр поднял из грязи свое копье и зашелся плачем. Он обмарался, по его ногам стекало жидкое дерьмо. Тенагр всегда был моим любимым дядей, но теперь я так вознена­видел его, что был готов убить.

– Ты убежал! – обвинил я его с детской бессердечно­стью.– Ты дал стрекача, трус!

Тенагр в ярости обернулся ко мне:

– Иди в город! Спрячься за стенами! – А что с Бруксием? Он жив?

Тенагр закатил мне такую оплеуху, что сшиб с ног:

– Глупый мальчишка! Ты больше печешься о слепом рабе, чем о собственных отце с матерью!

Диомаха подняла меня с земли, и я увидел в ее глазах ту же злобу и отчаяние.

– Что у тебя в руках? – закричала она на меня.

Я посмотрел на свои руки. Там были яйца, я все еще бережно сжимал в ладонях тряпку с яйцами!

Мозолистый кулак Тенагра разбил хрупкие скорлупки, и у моих ног растеклась тягучая жижа.

– Иди в город, наглый сопляк! Спрячься за стенами!

Великий Царь руководил разграблением бес­счетного числа городов и не нуждается в под­робном описании последующей недели. Я лишь добавлю одно наблюдение – наблюдение оце­пеневшего от предчувствия мальчишки, сразу лишившегося матери и отца, семьи, рода, пле­мени и родного города. Тогда впервые мои глаза заметили картины, обычные, как учит опыт, для всех битв и побоищ.

Тогда я понял: это всегда огонь.

В воздухе висит едкий дым, и от сернистого запаха закладывает нос. Солнце приобретает цвет золы, а на дороге, дымясь, валяются чер­ные камни. Повсюду, куда ни взглянешь, что-нибудь да горит. Дерево, тела, сама земля. Горит даже вода. Безжалостность пламени усиливает ощущение гнева богов, судьбы, чув­ство кары, вечного наказания за совершен­ные поступки.

Все, что было раньше, теперь ты видишь с изнанки. Все вывернуто наизнанку.

То, что стояло прямо, падает. Что должно быть связано, освобождается, а что должно быть свободно – теперь связано. Что должно хра­ниться в тайне, теперь выпячивается и выва­ливается наружу а те, кто должен был все это прятать, лишь смотрят пустыми глазами и ничего не предпринимают.

Мальчишки становятся мужчинами, а мужчины – маль­чишками. Рабы становятся свободными, а свободные – ра­бами. Детство уходит. Известие о том, что отец и мать убиты, не так поразило меня горем и страхом за себя, как внезап­ным осознанием того, что с ними случилось. А где был я, когда их убивали? Я подвел их, я бегал по своим детским делам! Почему я не предвидел опасности? Почему не встал плечом к плечу с отцом, с оружием в руках, набравшись мужества и силы, чтобы защитить наш очаг или с честью пасть перед ним, как пали мои отец и мать?

На дороге лежали тела. В основном мужчины, но были и женщины, и дети, с теми же расплывшимися рядом тем­ными пятнами. Кровь впитывалась в безжалостную грязь. Живые брели мимо них, пораженные горем. Все были в грязи, многие босы. Люди старались не попасть в рабские колонны и загоны, которые должны были вскоре появиться. Женщины несли детей, иные – уже мертвых. Убитые го­рем, они проплывали мимо как тени, унося какие-то жалкие бесполезные вещи – вроде лампы или свитка стихов. В мир­ное время городские замужние женщины выходили из дому в ожерельях, ножных браслетах, кольцах; теперь ни у кого ничего такого не было. Может быть, их драгоценности были где-то спрятаны, чтобы потом заплатить перевозчику или купить горбушку черствого хлеба. Мы встречали зна­комых, но не узнавали их. И они не узнавали нас. Встречи друзей происходили на обочинах дороги или в кустах, где обменивались известиями об умерших и тех, кто скоро умрет:

Жальче всего было скотину. В то первое утро я увидел горящую собаку и подбежал потушить своим плащом ее дымящуюся шерсть. Пес, конечно, убежал, и я не смог его поймать, а Диомаха одернула меня, обругав за глупость. Этот пес был первым из многих. Лошади с перерезанными мечами сухожилиями, лежащие на боку с глазами, полными немого ужаса. Мулы с вывороченными кишками, волы с дротиками в боку, жалобно мычащие, но слишком перепуганные, чтобы подпустить к себе кого-либо. Они больше всего разрывали сердце, бедные тупые животные они вызывали еще большую жалость своей неспособностью осознать свою беду.

3ато для воронья настал истинный праздник. Первым делом они подлетали к глазам мертвецов. Птицы клевали мужчин в самую задницу – одному богу известно, почему. Живые сначала отгоняли их, возмущенно бегая за мирно обедающими любителями мертвечины, которые отлетали ровно настолько, насколько диктовала необходимость, а потом, как только опасность отступала, скакали обратно на пир. Почтительность требовала похоронить павших земляков, но страх перед вражеской конницей гнал нас прочь. Иногда трупы отволакивали в канаву и под жалкую молитву бросали на них несколько скупых горстей земли. Вороны так разжирели, что с трудом отрывались от земли.

Мы, Диомаха и я, не пошли в город.

Нас предали свои же, объясняла мне Диомаха. Она раз­говаривала со мной медленно, как с умственно отсталым, чтобы я понял ее наверняка. Нас продали собственные со­граждане, несколько фракций, стремящихся к власти, а их самих перехитрили аргосцы. Астак был портом, пусть небольшим. Аргос так долго вожделел завладеть им. Теперь это случилось.

Утром следующего дня мы нашли Бруксия. Его спасло рабское клеймо. Клеймо и его слепота, над которой захватчики потешались, хотя он ругался и махал на них своим посохом.