тотчас перевел прицел на второго, двигавшегося немного поодаль. Не то у него сбился прицел, не то расторопным оказался красноармеец, но выпущенная пуля вместо головы ударила ему в плечо, заставив болезненно присесть и затаиться за густо произраставшую рожь. Последующие две минуты он не вояка – будет бороться с шоковой болью, которая в этот момент должна парализовать все его тело. Пройдет время, прежде чем он сумеет адекватно принимать решения.

Не упуская драгоценных секунд, Свирид побежал через поле, ощущая подошвами каждую неровность. Сейчас главное не оступиться и не подвернуть ногу. Вот тогда ему крышка! Красноармейцы даже не доведут его до комендатуры, просто банально прихлопнут здесь же, посредине поля, и оставят гнить на солнце его молодое и некогда сильное тело.

Головня оглянулся лишь раз, когда пришло время выныривать из широкого рыжего колосящегося моря, и, не увидев опасности, юркнул в пролесок и побежал, как по ковру, по мягкому короткому мху, выстилавшему землю. Остановился только тогда, когда дорогу преградил узкий и прямой, как пущенная стрела, овраг, заросший густой ломкой лещиной. За ним раздалось вширь гречишное поле со следами от танковых гусеничных трактов, а на обочине свежими пятнами крови на месте недавнего сражения среди густой травы неровными большими пятнами произрастали сочные многолетние маки.

Осталось перебраться через овраг, пройти через гречишное поле и дальше углубиться в сосновый лес. Там его уже не достанут, там места знакомые до самого последнего дерева. К хутору можно выбраться часа за три, правда, придется сделать крюк через широкую балку, чтобы не столкнуться с армейскими частями. На пути к хутору стоит старинный костел из белого кирпича, нужно будет поставить в церкви свечу «во спасение».

Спустившись на дно илистого оврага с глинистыми крутыми бортами, Головня не без труда выбрался на поверхность – основательно поцарапанный и изрядно перепачканный.

Гречишное поле оказалось местом недавнего танкового сражения. Русские танки пытались обойти город и взять его в кольцо, но натолкнулись на хорошо организованную и укрепленную немецкую дивизионную батарею, ударившую по наступающим прямой наводкой. На поле в причудливых и самых невероятных позах застыли поверженные бронированные громадины. Через наступающий танковый полк прошел самый настоящий артиллерийский девятый вал. Даже сейчас, по прошествии нескольких суток, было видно, что закаленный бронированный металл еще не остыл и, покрывшись черной копотью, мало-помалу отдавал свое тепло вспаханной гусеницами и израненной осколками земле.

В самом центре поля с рваными траками и со свернутой набок башней, без броневых листов, стояла убитая тридцатьчетверка. Страшно было подумать о том, что внутри покореженного закопченного железа могла скрываться какая-то жизнь. Подбитый танк представлял собой нерукотворное ужасающее строение, вылепленное злодейским талантом неведомого мастера. Катки жестоко разбиты, а сорванные гусеницы кривой лентой распластались по земле.

Немного в стороне с разлетевшимися по полю траками, с несколькими сквозными дырками в обтекаемой башне, уперев гнутый ствол в землю, памятником стоял тяжелый танк «Иосиф Сталин». Теперь, когда громадина была сражена, помятая во многих местах, неузнаваемо изуродованная, трудно было поверить, что совсем недавно суровая геометрия бронированного железа могла наводить ужас на передовые полки неприятеля. Более жалкого зрелища, чем изуродованный в бою танк, трудно было представить. Еще три подбитые бронемашины с вывернутыми башнями замерли у самых траншей; вместо люков – черные провалы. Сбитые башни – черные, основательно прогоревшие – превратились в металлический хлам и были хаотично разбросаны по всему полю.

А далее шла немецкая артиллерийская батарея, точнее то, что от нее осталось. Дивизионные пушки были раздавлены, лафеты помяты и покорежены, а некогда грозные стволы уродливо торчали из земли. Повсюду, куда ни глянь, валялись отстреленные гильзы от бронебойно-зажигательных снарядов, исковерканные и сплюснутые болванки. Из земли торчали куски колючей проволоки, а в траншее валялся покореженный станок для спирали Бруно.

Рубка была нешуточная. Вряд ли кто уцелел из артиллерийского расчета. Над полем витал смрадный приторный запах разлагающейся плоти. Трупы, еще не убранные и едва присыпанные землей, лежали по всему полю и взывали к милосердию. В зарослях гречихи валялись разбросанные расщепленные бревна – то немногое, что осталось от землянки.

Головня невольно ускорил шаг, стараясь как можно быстрее пересечь поле и добраться до соснового леса. Споткнувшись, не сумел удержать равновесие и упал прямо на что-то мягкое. Приподнявшись, увидел, что находится в яме, до самого верха заполненной спрессованными разбухшими телами. В лицо дохнуло приторное зловоние, запах был настолько удушливый, что ему показалось, будто бы он проник под одежду и забрался в каждую клетку его тела. Приподнявшись и преодолевая в себе отвращение, которое уже подкатывало к горлу, Головня отошел на несколько метров и долго отряхивался, как если бы хотел сбросить с себя не только комья земли, но и прилипший к штанинам запах.

Свирид не прошел и сотни метров, как неожиданно услышал строгий голос:

– Стоять!

Головня невольно приостановился, осознавая, что другого выхода не существует. Человек, стоявший за его спиной, не промахнется. Следующая команда прозвучала более требовательно:

– Подними руки!

Головня повиновался. Затылком он почувствовал враждебный бескомпромиссный взгляд и едва подавил в себе желание, чтобы не притронуться к голове пальцами.

– А теперь медленно повернись… И чтобы без глупостей!

Не опуская рук, Головня медленно развернулся и увидел в десяти шагах от себя советского капитана, уверенно сжимавшего в руке трофейный «вальтер». По обе стороны от него два бойца, в руках одного – автомат, а другой держал карабин, направленный точно в середину его груди. Немного поодаль с лопатами в руках стояли еще четыре человека. Не иначе как прибывшая похоронная команда. Появились они из распадка, острым углом врезавшимся в гречишное поле. Наверняка в глубине лесочка разместилась какая-то стрелковая часть. Как подтверждение его мыслям, из молодого редкого дубровника раздался размеренный стук топора. Решили обустроиться в чаще, благо что воздух свежий, когда еще таким надышишься. А то все копоть, смрад да дым. А потом и на постой в городе не встанешь, квартир на всех не хватает.

– Обыскать! – приказал капитан бойцу, стоявшему от него по правую руку.

Красноармеец привычно забросил за плечи винтовку и скорым шагом подступил к Свириду. Умело простучал широкими крестьянскими ладонями карманы брюк, поколотил по тужурке и, натолкнувшись пальцами на пистолет, произнес:

– Есть товарищ капитан… «наган»!

Голос у него оказался сиплым, неприятным, будто бы через рваные меха гармоники прорывался воздух. Капитан приблизился, забрал у бойца «наган».

– Документы не нашел?

– Нет, товарищ капитан.

– Понятно… Где ты так перепачкался, – доброжелательно поинтересовался офицер.

– Упав. Земля тут неровна, он як танки поле перепахали.

– Заметил уже, – охотно согласился офицер, – вот только перепачкался