Мы продолжили разговор, и десять минут спустя помощница миссис Хартли принесла сэндвичи и чай. Пока мы ели, Мейтленд протянул мне печатную рукопись. Это была еще не опубликованная статья о терапевтическом эффекте продолжительного сна.

– Буду очень признателен, если вы прочтете ее, – проговорил Мейтленд, продолжая жевать. – Если какие-то аргументы покажутся вам слабыми, пожалуйста, так и скажите. Спешки никакой, можете ознакомиться с текстом вдумчиво.

Я был польщен. Когда мы доели, Мейтленд заявил, что должен заняться административной работой, а в четыре тридцать вернется обратно в Лондон.

Перед отъездом Мейтленд разыскал меня, и я проводил его до машины, «бентли». Наши отражения искажались на лакированной поверхности корпуса. Мейтленд пожал мне руку и произнес:

– Рад, что вы к нам присоединились. Будут вопросы или проблемы – звоните, не стесняйтесь.

Мейтленд открыл дверцу, и я почуял легкий аромат мягкой кожи и сигар. Машина покатилась по дорожке, подпрыгивая на ухабах. Я помахал вслед. Видимо, Мейтленд заметил мой жест в зеркале заднего вида, потому что посигналил в ответ. Вскоре машина спустилась по склону и исчезла из вида.

Я целый день не был на свежем воздухе и теперь задержался, чтобы осмотреть окрестности. Уилдерхоуп находился посреди однообразной вересковой пустоши, тянувшейся до горизонта. Смотреть было особо не на что, кроме вереска, кустов можжевельника и нескольких низких деревьев. Слева в низине находилось широкое болото, усеянное островками тростника, колеблющегося на ветру. Берега обрывом спускались к мрачному, неспокойному морю. Оно было не синим, а каким-то коричневым, будто лужа в канаве. Поблизости стояли несколько построек – конюшни, переделанные в общежитие для персонала, и одинокий коттедж с белеными стенами. На востоке из низкой черной тучи изливались тонкие струйки дождя. Может, я задержался бы дольше, но тут вспомнил, что я здесь единственный врач и напрямую отвечаю за благополучие двадцати четырех пациентов. Это внезапное осознание породило любопытную смесь тревоги и гордости. Сам Хью Мейтленд, известнейший психиатр своего поколения, посчитал, что я достоин доверия. Резко повернувшись на каблуках, я поспешил обратно.

* * *

Остаток дня я провел в палатах больных, знакомился с пациентами – по крайней мере, с теми из них, с кем можно было познакомиться. Большинство из них или спали, или никак не реагировали на мое появление. Одним из исключений оказался человек по имени Майкл Чепмен. Когда я вошел, он бродил из угла в угол, ероша волосы и что-то рассеянно бормоча. Если верить карте, пациент страдал от галлюцинаций и бреда преследования.

– Мистер Чепмен, – окликнул я. – Вас что-то беспокоит? Может, принести вам чего-нибудь успокоительного?

Чепмен подошел к одному из окон и отчаянно вцепился в прутья решетки. Устремив взгляд на вересковую пустошь, произнес:

– Доктор, я хочу домой, домой.

Голос был тонкий и жалкий.

– Извините, мистер Чепмен, но домой вам нельзя.

– Умоляю, доктор. Я очень хочу домой.

– Вы нездоровы, мистер Чепмен, и должны оставаться в больнице, пока вам не станет лучше. Сейчас принесу лекарство…

– Мне это место не нравится.

– Почему же?

Чепмен повернулся ко мне, и его нижняя губа задрожала. Он был похож на испуганного ребенка.

– Хочу домой, – повторил Чепмен.

Я подошел к нему и осторожно разжал пальцы, стискивавшие прутья. Затем медленно повел в сторону кровати. Чепмен не сопротивлялся и покорно последовал за мной.

– Пожалуйста, сядьте, мистер Чепмен. Сейчас я вам помогу.

Я позвал медсестру и попросил приготовить амитал натрия для укола.

– Скоро случится что-то плохое, – произнес Чепмен, заламывая руки.

– Что именно?

Чепмен помотал головой.

– Я чувствую.

– И что же вы чувствуете?

Бедняга лишь наморщил лоб и снова невнятно забормотал. Когда вернулась медсестра, мы вместе уложили мистера Чепмена в кровать, и я сделал укол.

– Вам этот препарат вводился уже много раз, – сказал я. – Может возникнуть легкое головокружение.

Чепмен тяжело вздохнул. Похоже, успокоительное начало действовать. Я ожидал, что пациент начнет дышать глубже, но, как ни странно, этого не произошло. Дыхание оставалось таким же частым и прерывистым. Я велел медсестре проследить за ним и позвать меня, если пациент опять начнет беспокоиться.

– Хорошо, доктор Ричардсон, – ответила медсестра. – Где мне вас найти?

– В комнате сна.

До этого я был занят и не обратил внимания на ее внешность. Медсестра была одета в форму нового образца – короткие рукава, пуговицы на груди, лямки фартука на плечах, шапочка-таблетка. Сборки на талии подчеркивали стройную фигуру. Девушка была довольно высокая, но запястья и щиколотки отличались тонкостью и изяществом. Черты лица нежные, глаза яркого оттенка зеленого.

– Спасибо, сестра…

Я смущенно умолк.

– Тёрнер, – подсказала она. – Джейн Тёрнер.

Выходя из палаты, я оглянулся. Медсестра по-прежнему стояла возле палаты мистера Чепмена, и, когда наши глаза встретились, она едва заметно улыбнулась.

Я шагнул в вестибюль и хотел было закрыть дверь, ведущую в отделение, но тут появилась девушка с кухни с горой подносов в руках. Кивнув мне, она спустилась по лестнице в подвал. Мне любопытно было посмотреть, что происходит, когда пациенток комнаты сна будят, поэтому я последовал за ней. Старшая медсестра, Дорис Дженкинс, руководила двумя подчиненными, включая совсем молоденькую практикантку. Сестра Дженкинс разговаривала со мной очень уважительно, и я дал ей понять, что пришел не распоряжаться, а просто наблюдать за обычным распорядком.

Разбудить пациенток оказалось непросто. На самом деле состояния полноценного бодрствования они так и не достигли. Глаза их были полузакрыты, казалось, они спали на ходу и даже во время еды. Челюсти двигались лениво и вяло, как у коров, жующих жвачку. Передвигались пациентки опираясь на руки сестер, иначе бы просто упали. Я пытался заговорить с Кэти Уэбб, девушкой, которой проводили электрошоковую терапию, но та лишь остановила на мне бессмысленный взгляд и ничего не ответила.

Сноровка медсестер произвела на меня большое впечатление. Вместе они работали четко, будто сложный механизм. Пациенток кормили, мыли, водили в туалет, укладывали обратно в кровать, давали лекарства. В длинных белых рубашках пациентки напоминали тихие, медленно скользящие привидения. Когда все снова заснули, я обратил внимание на отвратительную вонь. Запахи клизмы и пищи смешивались в воздухе и надолго застаивались в помещении.

Со мной сестра Дженкинс была очень вежлива, но с подчиненными разговаривала резко. Я решил, что она строга и не допускает ни малейших нарушений дисциплины. Перед уходом сестра Дженкинс сказала практикантке: