– …И как бы вы хотели, чтобы я вас называла? «ПавелКонстантинович»?

– Слишком официально и слишком длинно, девочка. Тымогла бы звать меня Павлом. Для начала. Потом… Э-э… когда мы познакомимсяпоближе… Когда ты доверишься мне… Возникнет что-нибудь другое.

Не возникнет, подумала Мика. Не возникнет, а жаль. ПавелКонстантинович или просто Павел – не самый худший вариант, далеко не худший.Если оставить за скобками его положение и обратиться лишь к внешним данным,которые так ценятся молодостью, – то и здесь он выше всяких похвал.Высокий, поджарый, совсем не похожий на чинушу, скорее – на горнолыжника илиавтогонщика-профессионала в их гламурной, рекламирующей пену для бритья,ипостаси. Дозированная во все той же гламурной пропорции седина, никакихсуетливых мелкотравчатых морщин под глазами – одна основательная складка на лбуи одна – на подбородке. Плейбой, умница, лев зимой, шикарный мужик – ни одноопределение не было бы избыточным. Даже странно, что, обладая такой харизмой,такой потрясающей фактурой, Павел Константинович безнадежно влип – сначала в еемать, а потом – в нее саму. Впрочем, насчет себя Мика не обольщалась: это всеголишь платье.

Платье маминого лица.

На мне оно выглядит даже лучше, чем на маме, подумала Мика.Во-первых, ей восемнадцать, и, глядя на нее, Павел Константинович возвращаетсяв свои восемнадцать, в худшем случае – двадцать, именно тогда они с мамойпознакомились. А кто откажется вернуться в молодость, хотя бы ненадолго? Никто.Тем более что в случае с Микой это возвращение может затянуться на годы.Во-вторых…

Множество аргументов в пользу второго пункта Мика пропустилаи сразу перешла к третьему. Убийственному. Восемнадцатилетняя мама зависела отПавла гораздо меньше, чем восемнадцатилетняя Мика, она ничем не была емуобязана. Благополучие же Мики и Васьки держалось исключительно на плечах ПавлаКонстантиновича, он был главным божеством Мики-Васькиной жизни. Зевсом, Одином,солнцеликим Ра. Что еще она забыла?.. Ага, верховный жрец Каракалпакской АССР,солнцеликий легко бы справился и с этой ролью. Абсурдная, хотя и не лишеннаяживости мысль о Каракалпакии со дна пиалы придала Мике сил.

– …Не возникнет. Не возникнет ничего другого, ПавелКонстантинович.

– Почему, Нина? – брякнул он.

– Я не Нина, – она поправила его со всейделикатностью, на которую была способна. – Как бы вам ни хотелось – я неНина.

– Конечно, нет… Прости меня. Прости, девочка.

– Не нужно. Я понимаю. Все из-за лица, оно кого угодновведет в заблуждение. Я понимаю и не обижаюсь.

– Ты чудо. Хотя так ничего и не ответила мне… Я могунадеяться? Пусть не сейчас – потом…

– Когда вам исполнится сорок четыре?

– Желательно, чтобы это произошло раньше.

Не произойдет, подумала Мика. Не произойдет, а жаль.Искушение, с которым она приготовилась бороться, прошло стороной. А как бы былопрекрасно – подчинить себе непоправимо взрослого, наделенного нешуточнойвластью, ворочающего немаленькими деньгами мужчину! Вертеть им, заставлятьревновать по самым ничтожным поводам, приучить исполнять любой каприз,выцыганить у него на лето бело-синий греческий остров Санторин и там иостаться. Или наметить в жертву другой остров и все равно остаться: девочкой,инфантой, чудом. Для него, Павла, а не для сопляков-ровесников в синтетическихплавках, с преющими подними нищими пенисами. Если к восемнадцати годам она неудосужилась даже влюбиться, то какая разница – кого не любить? ПавелКонстантинович куда предпочтительнее любого сопляка и синтетику уж точно ненапялит.

Но так свойственная Мике прагматичность дала сбой. Все из-заизменившегося угла зрения, на Павла Константиновича – в частности. Мика точнознала, что поступит так же, как в свое время поступила мама.

Вежливый отказ, вот что ожидает всесильного Павла.

Вежливый отказ.

– …Хорошо, я не буду ждать, когда вам исполнится сорокчетыре.

– Ты готова дать ответ сейчас?

– Да.

– И что это… будет за ответ?

– Нет.

– Я дурак, – только и смог выговорить ПавелКонстантинович. – Круглый дурак, вылез со своим предложением… И даженеудосужился спросить… У тебя кто-то есть? Какой-то симпатичный парень?

Угол зрения.

Под этим углом Мике была хорошо видна горизонтальная морщинана лбу Павла Константиновича. И представить, что находится там, завосхитительно ровными краями морщины, тоже не составило особого труда:несколько разумных мыслей по поводу самой Мики и ее гипотетического парня. Ниодин парень не даст тебе того, что смогу дать я. Твой парень, Мика, навернякаездит на метро и стреляет у однокурсников по не самому престижному вузу деньгина пивасик. Его главные переживания связаны с провальной игрой «Зенита» вобороне и еще с тем, как скрыть от тебя триппер, случайно подцепленный наинтернациональной вечерние «Yankee, go home!». Он никогда не будет заботиться отвоей сестре, а о ней, учитывая ее состояние, нужно заботиться. Ежедневно,ежечасно.

Что касается синтетических плавок… О них и говорить нечего.

– Нет. Парня у меня нет, – сказала Мика. – Ноэто ничего не меняет.

– И не изменит в дальнейшем?

– Не думаю, чтоб изменило.

– Ты еще больше мама… Еще больше Нина, чем япредполагал.

Самое время выставить счет, Павел Константинович, подумалаМика. За неприкосновенность квартиры, за безбедное существование на протяжениидвух лет, за Сашу и Гошу, за деликатесы из дорогих супермаркетов, а главное –за Ваську. Мика никогда не забывала, что именно он, Павел Константинович, взялна себя трудный разговор о смерти родителей. Наверняка этот разговор потребовалгораздо большей изобретательности, чем вся Микина ложь – дядя Пека (тогда еще –дядя Пека) отличился и тут: он не подставил Мику, не выдал ее. Отсутствиевероломства – вот что делало Павла Константиновича непохожим на Зевса, Одина исолнцеликого Ра. И на всех остальных богов, только и умеющих, что выставлятьсчета в самый неподходящий момент. Быть может, он останется верен себе и сейчас– и санкций за дерзкое Микино «нет» не последует?..

– …Со временем я верну все деньги, которые вы на наспотратили, – это было не менее дерзкое, а главное – ни на чем неоснованное заявление.

– Не нужно меня обижать, Мика.

Проклятье, он действительно остался верен себе. Он был дажеболее благороден, чем когда-либо, и от этого благородства Мику затошнило.

– Я считаю, что будет справедливым…

– Справедливо, когда сильный помогает слабым. И когдамужчина берет ответственность за женщину…

И уступает в трамвае место пассажирам с детьми и инвалидам,подумала Мика. Ей хотелось, чтобы Павел Константинович ушел, умер, разложилсяна атомы, пал бы к ее ногам цветком анемона, – или (пусть его!) сноваобернулся бы дядей Пекой, тотемным столбом их с Васькой благополучия. Но ПавелКонстантинович вовсе не желал раскладываться на атомы, он все вещал и вещал осправедливости и бескорыстии, а потом (как это бывало обычно) – переключился наВаську.