— Какой ужасный день!

Миранда кивнула и повернулась к подруге.

— Я рада, что ты здесь, — со вздохом сказала Оливия. — Спасибо, что останешься на ночь.

— Конечно, как же иначе, — ответила Миранда.

Раз она нужна подруге, то, безусловно, останется.

— Что это у тебя?

Миранда посмотрела на дневник — она только сейчас сообразила, что закрывает руками обложку.

— Да так, ерунда!

— Неправда.

— К сожалению, это так.

— Почему ты так говоришь?

Миранда снова взглянула на дневник, словно ответ мог быть написан на обложке.

— Там все, что у меня есть.

Оливия с сомнением посмотрела на Миранду:

— Это же просто тетрадь.

— Это моя жизнь.

— Странно, что мелодраматичной считают меня, — заметила Оливия.

— Я не говорю, что это моя жизнь в прямом смысле, — нетерпеливо пояснила Миранда. — Я имею в виду то, что там содержатся события моей жизни. Я все вносила сюда. Все! С тех пор как мне исполнил ось десять лет…

— Неужели все?

Миранда подумала о том, как она прилежно записывала даже то, что ела.

— Да, так и есть.

— Я бы никогда не смогла вести дневник.

— Конечно, не смогла.

Оливия прилегла на кровати и подложила руку под голову.

— Ты могла бы так быстро со мной не соглашаться.

Миранда лишь улыбнулась.

— Ты, наверное, напишешь, что я ни на чем не могу сосредоточиться.

— Уже написала.

— На самом деле?

— Кажется, я написала, что ты быстро теряешь интерес и начинаешь скучать.

— Да, это правда, — тут же согласилась подруга.

Миранда перевела взгляд на письменный стол. Свеча бросала блики на пресс-папье. Она вдруг почувствовала усталость. Но к сожалению, желания заснуть у нее не возникло. Наоборот, ею овладело беспокойство.

— Что-то у меня совсем нет сил.

С этими словами, Оливия встала с кровати.

Служанка оставила для нее на покрывале ночную рубашку, и Миранда деликатно отвернулась, пока подруга снимала платье.

— Как ты думаешь, сколько времени Тернер пробудет в деревне? — спросила Миранда.

Она презирала себя за то, что до сих пор старается хотя бы мельком его увидеть.

Но так было все эти годы. Даже когда он венчался, она сидела в церкви и не сводила с него — а значит, и с его невесты — глаз, и сердце ее переполняли любовь и преданность.

Она его любит. И всегда будет любить. Он тот мужчина, который заставил ее поверить в себя. Тернер и не представлял, что он с ней и для нее сделал. Возможно, он этого никогда не узнает. Но сердце у Миранды ныло от тоски по нему. И так будет скорее всего всегда.

Оливия юркнула под одеяло.

— Ты еще не ложишься? — сонным голосом спросила она.

— Скоро лягу, — пообещала Миранда, зная, что Оливия не заснет, если свеча горит слишком близко от нее.

Странно, но огонь в камине обычно не мешал подруге.

Сегодня она без конца ворочалась с боку на бок, в результате Миранда задула свечу и сказала:

— Я пойду пройдусь куда-нибудь.

И сунула дневник под мышку.

— Успеха тебе, — пробурчала Оливия и заснула еще до того, как Миранда успела надеть халат и выйти в коридор.

Девушка прижала дневник подбородком к груди, чтобы освободить руки и завязать кушак на талии. Она частая гостья в Хавербрейксе, но это не означает, что можно запросто бродить по дому в ночной рубашке.

Ночь выдалась темной. Лишь лунный свет просачивался сквозь окно, но Миранда могла бы с закрытыми глазами дойти из комнаты Оливии в библиотеку. Та всегда засыпала раньше ее — подруга объясняла это тем, что у нее в голове роится слишком много мыслей, — поэтому, чтобы не мешать ей, Миранда частенько куда-нибудь удалялась. Наверное, она могла бы попросить для себя отдельную спальню, но мать Оливии была экономной хозяйкой и не видела причин, чтобы обогревать две комнаты вместо одной.

По этому поводу Миранда не расстраивалась. Она даже была рада, что у нее есть компания, потому что в собственном доме последнее время парила тишина. Любимая мама умерла почти год назад, и Миранда осталась одна с отцом, который отгородился ото всех своими рукописями, предпочитая горевать в одиночестве и предоставив девушку самой себе. А она, ища любви и сочувствия, часто бывала у Бевелстоков, где ее приняли с распростертыми объятиями. Оливия даже три недели ходила в трауре по усопшей леди Чивер.

На похоронах Оливия заявила:

— Если бы умерла моя кузина, я была бы вынуждена носить траур. А твою маму я уж точно любила больше, чем всех моих кузин, вместе взятых.

— Оливия!

Миранда была тронута, но тем не менее сочла, что подругу надо одернуть.

Та закатила глаза.

— Ты хоть раз видела их?

Миранда — и это на похоронах собственной матери! — не удержалась от улыбки, но преданность подруги оценила.

— Я люблю тебя, Ливви, — сказала она.

Оливия взяла ее за руку:

— Я знаю. И я тебя люблю. Ты же знаешь — без тебя я была бы совершенно неисправимой. Мама часто говорит, что я не совершила какою-нибудь страшного промаха в жизни только потому, что ты была рядом.

Вероятно, по этой причине — как думала Миранда — леди Радленд решила взять на себя хлопоты по устройству для нее лондонского сезона дебютантки. Выслушав мать Оливии, отец Миранды облегченно вздохнул и тут же передал необходимую сумму на расходы. Сэр Руперт Чивер был небогат, но у него хватило денег для организации выхода в свет единственной дочери. Чего у него не было, так это терпения — или, если честно, то интереса, — чтобы самому сопровождать ее в Лондон.

Дебют пришлось отложить на год — Миранда не могла ехать из-за траура по матери, и леди Радденд решила, что Оливия тоже может подождать еще год. Двадцать лет — вполне подходящий возраст для дебютанток, заявила она. Что касается Оливии, то повода для беспокойства не было, потому что ту, разумеется, ждет блестящая партия. Она обворожительна, непосредственна и, как, смеясь, подчеркнула сама Оливия, у нее изрядное приданое, так что успех ей обеспечен.

Но смерть Летиции — мало того, что являлась трагедией — произошла совсем не вовремя. Теперь придется снова носить траур хотя бы полгода, поскольку жена Тернера не состояла в прямом родстве с Оливией.

Они немного опоздают к началу сезона, но тут уж ничего не поделаешь.

В душе Миранда была даже рада. От одной мысли о лондонских балах ее охватывал ужас. И не потому, что она отличалась чрезмерной застенчивостью — просто ей не нравилось находиться среди большого скопления людей. А там на нее будут смотреть, оценивать и судить. И поэтому чувствуешь себя полной дурой.