Подлинная история вашего сознания начинается с первой лжи.

Иосиф Бродский

Четырехлетний сын Шарлотты, Том, довольно небрежно относится к правде. Во всех «случайностях» он обвиняет свою годовалую сестренку Эллу, и при этом его ничуть не мучат угрызения совести, особенно в том случае, если он сам виноват в чем-то. Когда Шарлотта слышит из кухни звук бьющегося в гостиной стекла, она точно знает, что увидит, когда подойдет посмотреть, что случилось. На полу, конечно, будут лежать осколки настольной лампы, рядом с которыми будет стоять Том, осуждающе указывающий на Эллу и предлагающий маме разделить с ним свой гнев. И конечно же Элла в это время будет сидеть в другом конце комнаты, не обращая никакого внимания на суету. Тем не менее Том твердо будет настаивать, что именно Элла опрокинула лампу, когда искала свою любимую куклу. Если бы Элла действительно могла ползать с такой скоростью, чтобы успеть скрыться с места преступления, то Шарлотта, может быть, и поверила сыну. «Он так хорошо умеет убеждать, — говорит она мне. — Он поразительно талантливый обманщик».

Должна ли Шарлотта обеспокоиться поведением сына? Пролистывая многотомную литературу по воспитанию детей, вы бы, наверное, пришли к выводу, что должна. Авторы этих произведений призывают родителей к бдительности в этом вопросе. Вот типичный пример, взятый с одного из многочисленных интернет-сайтов, посвященных этой тематике.

«Прежде чем мы обсудим причины, по которым дети начинают врать, необходимо понять, что ложь может быть первым признаком более серьезных трудностей. Влечение к неправде обычно наблюдается на ранних стадиях психических расстройств, связанных с адаптацией ребенка к жизни в обществе, преимущественно таких, как синдром дефицита внимания (СДВ) и кондуктивное расстройство».

В дальнейшем автор тщательно описывает отличия обыкновенного безобидного обмана от более серьезного, вызывающего влечение, при котором ребенок врет «часто и без очевидной причины». В связи с этим Шарлотта действительно могла бы серьезно задуматься: ведь Том обманывает ее почти каждый день. Но когда я спросил, хочет ли она проконсультироваться по поводу этой проблемы со специалистом, она только рассмеялась: «Да он такой же, как я сама».

Весьма лояльное отношение Шарлотты к обманам сына разделяет и автор, написавший эти строки:

«Немного позже (в возрасте двух лет и семи с половиной месяцев) я встретил его в дверях столовой. Глаза его подозрительно сияли, и вел он себя крайне неестественно от волнения. Я вошел в комнату, чтобы узнать, что случилось, и обнаружил, что он пытается достать сахар, что ему делать категорически запрещалось.

Так как его никогда не наказывали, такое поведение определенно не было связано со страхом наказания, и я полагаю, оно было вызвано приятным волнением, сопряженным, правда, с угрызениями совести. Немногим позже я застал его на выходе из той же комнаты с аккуратно сложенным джемпером в руках, и снова его поведение показалось мне странным; особенно это чувство усилилось, когда я, вопреки его заявлению, что все в порядке, и повторяющемуся „Уходи!“, попытался узнать, что же случилось с джемпером. Оказалось, джемпер был испачкан рассолом, а поведение мальчика было самым настоящим, тщательно спланированным обманом. Но так как этот ребенок был воспитан исключительно с упором на его лучшие качества, вскоре он стал правдивым, открытым и отзывчивым — таким, о котором родители могут только мечтать».

Этот отрывок взят из небольшого эссе Чарлза Дарвина, опубликованного в 1877 году под названием «Биографический очерк одного ребенка». История появления этого эссе примечательна. Дарвин, которому было уже под семьдесят, прочитал статью французского натуралиста Ипполита Тэна об этапах психического развития ребенка. Именно она вдохновила его на поиски записок, сделанных в молодости, после рождения первенца Уильяма Эразма, или просто Додди, как его называли домашние. Восхищенный опытом отцовства, Дарвин чрезвычайно интересовался всем, что было связано с его малышом. Сын был ему важен не меньше, чем весь остальной естественный мир. Он конечно же был очень наблюдателен, а потому эссе наполнено любовно подмеченными подробностями, такими как «сияющие глаза» Додди, отбегающего от буфета, в котором спрятан сахар. Дарвин также обращает внимание на первые признаки проявления чувства морали у своего ребенка (малыш все-таки испытывает «угрызения совести»). Но он не судит сына по моральным устоям и не выражает ни малейшего возмущения или гнева из-за того, что тот «тщательно спланировал обман».

Эссе Дарвина было почти полностью проигнорировано исследователями той области, которая в дальнейшем стала называться психологией. Что же касается психологии развития, изучающей стадии эволюции детской психики, то она была плохо разработана вплоть до XX века. Когда и почему ребенок начинает обманывать — этим вопросам почти не уделялось внимание. Во время редких обсуждений этой темы о подобном поведении говорили исключительно как о расстройстве — признаке проявления склонности к чему-то, противоречащему морали. В повседневной жизни мы все еще думаем примерно в том же ключе, и родители редко спокойно относятся к тому, что их сын или дочь начинают врать.

Но если вы вдруг замечаете, что ваш трехлетний ребенок обманывает вас, это не значит, что вы должны погрузиться в неоправданные переживания. Не исключено, что вам следует даже порадоваться этому, как вы радовались первым шагам своего малыша.

Как мы учимся обманывать

Мы начинаем проявлять свою склонность к обману фактически с самого рождения: даже самые маленькие дети активно пользуются чем-то вроде довербальной формы плутовства. В ходе своего исследования Васудеви Редди из университета Портсмута работала с родителями очень маленьких детей. Она обнаружила примеры детского поведения, дополняющие систему, составленную Бёрном и Вайтеном, в соответствии с которой, напомню, ложь делится на передразнивание, притворство, утайку и отвлечение внимания.

Маленькая девочка протягивает руки к своей матери, чтобы та обняла ее, но вдруг резко отдергивает их, смеясь.

Девятимесячный младенец пытается изобразить смех, с тем чтобы окружающие поняли его желание присоединиться к общему веселью.

Одиннадцатимесячный ребенок, которого безуспешно пытаются покормить, внимательно следит за мамой и, как только она отворачивается, сбрасывает со стола недоеденный кусочек тоста.

Самая примитивная форма обмана «имеет место, очевидно, почти одновременно с первой попыткой общения с окружающими», утверждает Редди.

Дети начинают говорить неправду приблизительно с того же времени, как более-менее сносно освоят речь. В период между вторым и четвертым годами жизни их ложь обычно очень проста и служит в корыстных целях: например, для того, чтобы избежать наказания или скрыть какой-нибудь незначительный проступок, как в случае с сыном Дарвина.

Самые маленькие дети, вне всякого сомнения, плохие обманщики. Трехлетний ребенок может сказать «Я ее не трогал» сразу после того, как отец застанет его за шлепаньем сестры. Родитель, который входит на кухню и видит, что его дочь стоит на стуле и пытается дотянуться до полки, на которой лежит шоколад, с удивлением может столкнуться с тем, что ребенок начнет все отрицать. Спросив, зачем она залезла на стул, он услышит в ответ что-то вроде: «Мне надо было достать…» Психолог Джозеф Пернер со смехом вспоминает, как его сын Джейкоб пытался избежать вечернего укладывания в кровать с помощью своего излюбленного приема, который он успешно применял ранее, — он говорил, что очень устал. При этом мальчик не до конца понимал, что в данном контексте его уловка совсем неуместна.