— Фари, ты очень красивая, — сказал он, любуясь ее фигурой, длинными черными прядями волос, правильным восточного типа лицом, особенно большими, немножко грустными глазами.

— С «дождистами» общаться немножко можно, — скромно сказала она, разливая питье в чашки, — их негласно поддерживает правительство.

Отпивая мелкими глотками утреннюю жидкость, он безразлично спросил:

— Зачем? А «дымисты»?

— Точно не знаю, но думаю — и те и другие существуют для равновесия. Правительство у нас мудрое, держит их под контролем. Все равно надо быть внимательным и осторожным. Заметят твои способности, быстренько возьмут в оборот. Будешь на них работать до изнеможения.

— А правительственная партия? Она-то зачем? — спросил он.

— Наверное, для официальных, открытых церемоний, — ответила она. — Ты совсем глупенький, уже большой мальчик, а знаешь так мало. Сидишь там у себя с изжогами и ничем не интересуешься. Надо интересоваться, хотя эта дребедень уже многим надоела.

* * *

Он сел в угол вагона городского пумпеля. До конторы езды было не более получаса. Через пару остановок в вагон ввалилась толпа одинаково одетых парней. Ребята, скорее всего, уже чем-то или кем-то до этого «разогретые», продвигались вдоль сидений с пассажирами и хором, ритмично выкрикивали:

— Родина, люби меня,

А не то тебе хана.

Буду всем плевать я в рожу.

Если ты мне не поможешь.

И выкрикивая последнюю строчку, они плевали по сторонам. Проделав эту «процедуру» несколько раз, они сгрудились в центре вагона, громко разговаривая и смеясь. Пассажиры стали осторожно возмущаться, но в целом общий испуг сковал всех, и ответной активной реакции не последовало. А хулиганы наглели с каждой минутой. Теперь они заставляли пассажиров разучивать их «стихотворение».

Он сидел, делая вид, что его эта ситуация никак не касается, хотя внутри что-то закипало и приходилось опускать глаза, не показывать раздражения, дабы еще более не провоцировать парней. Тем более, что многие уже нажали тревожные кнопки. До следующей станции оставалось еще минут десять.

Когда хулиганы стали задирать пожилого мужчину, заставляя его стоя декламировать похабные стихи, он не выдержал, встал и медленно, но уверенно пошел навстречу хохочущей группе. Они все обернулись в его сторону. Их раскрасневшиеся, хохочущие лица, обалделые от наглости глаза с удивлением уставились на него.

Через несколько секунд все преобразилось — хулиганы ползали на четвереньках, затирая кто руками, кто платками и шарфами грязь и следы их пребывания в вагоне. Некоторые от испуга начинали выть и плакать. Другие просили прощения у пассажиров. Изумленные, ранее оскорбленные люди начали делиться на обвиняющих и сочувствующих. Послышались голоса, особенно пожилых женщин:

— Что же так? Так же нельзя. Это ведь дети несмышленые.

Вагон остановился. Дежурные задержатели появились в дверях и с большим изумлением наблюдали за происходящим. Старший крикнул:

— Зачем нас вызвали? Здесь, по-моему, нужны «белые халаты».

Он быстро переоформил заявку — появились врачи и санитары, и они уже энергично выводили хулиганов, а некоторых и выносили из вагона. Не дожидаясь окончания этого действия, он выскользнул на платформу и через полчаса входил через запасной вход в свой кабинет.

— Неудачное начало дня, — подумал он, располагаясь за рабочим столом.

Обработав несколько документов, он обратил внимание на лист бумаги, отличавшийся от всего остального, чем он до этого занимался. Это был красочный, цветной лист — письмо. Он внимательно прочитал текст:

— «Уважаемый, — дальше следовали его имя и фамилия. — Управление при Комитете безопасности хозяйства имеет честь пригласить Вас для осуществления собеседования, — далее стояло: число, время и адрес. — Просим Вас иметь при себе подлинники документов личного значения, одну смену белья и еду в расчете на десять суток. Не исполнение данной просьбы карается законом», — следовал номер и дата принятия закона и подпись начальника управления.

— Быстро все-таки меня вычислили, — подумал он, — надо что-то предпринять.

Он вызвал секретаршу.

— Все обработанные мною сегодня документы вернуть в «необработанное состояние». На это письмо, — он указал ей на цветной лист, — подготовить такой ответ:

«Не имеется возможности оповестить хозруководителя о Вашей просьбе. Однако, когда он, по плану через полтора месяца прибудет в контору, он будет незамедлительно оповещен о Вашей просьбе. С уважением, и так далее…» — он закончил эту фразу и добавил, — меня здесь не было. Вы все поняли?

Она кивнула головой.

Глава вторая. Зима

Он шел по мокрому тротуару и размышлял: — В вагоне они начали первыми, то, что он сделал с ними, — это был ответ. Сила на силу. Но что-то его мучило, что? Подсознательно он понимал, что насилие порождает только насилие. Хорошо ли это? И как быть в таких случаях? Отойти в сторону? Быть равнодушным? Быть слабым, трусом? Нет ответа…

А сейчас, прежде всего, надо было исчезнуть. Он раздобыл инструменты — снял браслет с его следящей системой. Браслет был выброшен в водяной поток. Когда браслет засекут, то его скорей всего вынесет в залив, а там, надеялся он, ничего не найдут. Возможно, ему повезет и он будет считаться либо погибшим, либо пропавшим. Все было исполнено быстро — он торопился.

Старый дом стоял тих и угрюм. Жильцов было немного. На окраине молодежи жилось скучновато, поэтому здесь обретались пожилые люди да старики из той эпохи, когда вещи еще были важны. На чердаке, к его великой радости, он нашел почти все, что ему нужно: старую хромую кровать, шкаф без дверей, какую-то мебельную рухлядь и кучу полезных вещей для благоустройства скромного быта. Здесь можно было бы остановиться надолго. Почти все проблемы были решены. За несколько недель он зарос, появилась борода, усы, длинные волосы. Одежда несколько поистрепалась. Он раздобыл клюку и стал похож на старика. А чтобы не выдавали молодые глаза, он разжился чуть затемненными очками. Единственное о чем он тужил, — это отсутствие возможности общаться с Фари.

В этом году зима наступила рано:

Зима нечаянно пришла,

Когда упал последний лист.

Ты как всегда меня ждала,

Играл на флейте гармонист.

Снег завалил округу всю,

А музыкант стоял в снегу.

Мороз уж щеки прихватил,

А он играл и не тужил.

Хотя совсем заледенел,

Играл и голос флейты пел.

О чем он пел? Никто не знал,

Мороз на улице крепчал.

Он запечатал стихотворение в конверт, на котором написал: «Моей Фари». Потом подумал немного, повертел конверт в руках и сжег его.

Несостоявшаяся драка

Этого пацана не очень-то любили в классе, да и фамилия у него