Я заверил, что если часы наши, не левые, то двести баксов он получит. А Сашка добавил, что в любом другом месте их больше чем за стошку не толкнуть.

* * *

В пятый адрес нас опять же не пустили. А шестой оказался пустышкой — квартира три дня назад сгорела. Соседи сказали, что это наверняка поджог, так как в квартире этой нехорошей торговали героином… Ну что ж, по крайней мере про этот адрес мы теперь точно знали, что он «закрыт». А в остальном результат казался не очень утешительным: из пяти точек отработаны только три. И далеко не факт, что мы получим здесь какой-то результат. Но других вариантов у нас не было, и теперь оставалось только ждать.

«Лендкрузер» мы вернули хозяину, посидели вечером в кафе и разошлись… Я долго не мог заснуть: вспоминал крысиное лицо Виктора… и жадно-глупое мурло бабы Вали… и наркоманскую морду Юрия Васильевича. Ни один из них, вероятно, не брал и не берет в руки оружия. Но все они убивают каждый день. Негромко, буднично и подло… И делают свой «бизнес» почти открыто. Ни для милиции, ни для соседей это, во всяком случае, не секрет. Но ежедневно десятки (сотни?) доз героина растекаются из их «точек» по округе. И если кто-то думает, что наркомания — далеко, что его это не касается, то он заблуждается. Наркотики пришли уже в каждый дом, в каждый двор. И сегодня каждый может стать их жертвой… Как стал жертвой Ян Худокормов.

* * *

Почему-то мне казалось, что если результат и будет получен, то он придет через Юрия Васильевича. Я ошибся — победила жадность! То бишь баба Валя. Баба Валя позвонила на следующий день и сказала, что, мол, знает человека, у которого есть часы Худокормова.

— Есть, — сказала она, — часики, есть. Но меньше чем за четыреста зеленых он не отдаст… Нет, не отдаст.

— А кассеты? — закричал я в трубку. — А кассеты-то?

— Вот насчет кассет не знаю…

— Я сейчас к вам приеду, Валентина.

И я поехал к бабе Вале. Было совершенно очевидно, что часы находятся не у какого-то мифического человека, а у самой бабы Вали. А попасть к ней часики могли только из рук того урода, что напал на Яна… Я помчался к бабе Вале. Это так говорится: помчался. На самом-то деле я добирался до нее почти час. Я материл пробки на Невском и на мосту Лейтенанта Шмидта. Я материл себя, гаишников, светофоры. Троллейбусы и пешеходов…

Баба Валя первым делом спросила про деньги. Я показал. Она внимательно осмотрела все купюры и сказала:

— Вот эта старая… не возьму.

Я заменил купюру. И только после этого один из бабы-Валиных отпрысков — толстенький, с хитрыми глазами, весь в мать — принес часы. На донышке была гравировка: «Яну на память от Б. К., февраль 1996 г.». Вот все и срослось.

* * *

Капитан Петренко сказал:

— Вы что, Обнорский? Вы что же делаете?

— Кажется, я делаю за вас вашу работу.

— Тьфу ты, блин! — Петренко хлопнул ладонью по столу. — Тьфу ты… Изъятие нужно было оформить с понятыми.

Ну нормально. Нормально, да? Я делаю за оперуполномоченного Петренко его работу, а он мне выговаривает.

— Капитан, — сказал я. — Ты не борзей, капитан. Я сейчас могу развернуться и уйти. И, кстати, рассказать на страницах «Явки с повинной» историю о том, как журналист раскрыл дело, которое целый капитан Петренко…

— Ну ладно, — перебил меня Петренко, — ладно… Ты тоже, знаешь, не это самое типа… Поехали к твоей бабе Вале.

И мы поехали к «моей» бабе Вале.

* * *

— Господи! — всплеснула баба Валя пухлыми ладошками. — Да разве ж я знала?

— Мецоева! — сказал Петренко. — Закрою на хер.

— А что я? Я, блядь, одна троих детей рощу. Мне их кормить-поить надо? Путин их кормить будет, да?

— Ты мне мозги не еби! Детей она, видишь ли, ростит… Наркотой, падла, торгуешь и краденое скупаешь.

— Да я… — хотела что-то сказать баба Валя, но капитан перебил:

— Закрою на хер. Дети в интернат пойдут.

Было видно, что баба Валя не сильно-то испугалась угрозы. Тертая бабенка, ушлая… и подлая.

— Короче, — сказал Петренко, — садись и пиши: от кого, когда, при каких обстоятельствах получила часы. Тогда оставлю в покое… до следующего раза.

Баба Валя покорно написала объяснение, что часы Худокормова «дватцатьвасьмого» августа ей принесли Скандал и Лешка Хитрый. О том, что часы краденые, она не знала… но часы ей понравились, и она купила их ко дню рождения Костика… за двести рублей…

— Вот ты тварь какая! — сказал Петренко. — Наркотой, блядь, расплачивалась! А пишешь: двести рублей…

— Да я…

— Не еби мозги! — сказал Петренко. — Пока дыши. Но учти: кислород я тебе, блядь, перекрою. Где живут Скандал и Хитрый?

* * *

Скандал, он же Селезнев Игорь Матвеевич, жил в соседнем доме. Мы туда и пошли. Позвонили участковому и пошли. Когда дошли до подъезда, участковый уже стоял возле, покуривал и кормил голубей, отщипывая кусочки от батона. Голуби бросались на булку, как камикадзе на штурм.

— Знаю обоих, — сказал участковый Фомин, когда Петренко объяснил ему суть дела. — Шпана… наркоманы. Но не думал, что они уже до разбоев доросли. Вот засранцы. Пошли, что ли?

— Пошли, — решительно сказал Петренко. Теперь, когда дело закрутилось, он стал не в меру активен. То ли азарт в нем проснулся, то ли слова мои про «Явку с повинной» подхлестывали…

Мы зашли в подъезд, поднялись на второй этаж. На площадке было шесть квартир. Двери пяти — добротные, стальные, обшитые вагонкой. «Наша» дверь выделялась убогостью, отсутствием глазка и надписью фломастером: «Скандал — козел!»… Ну все ясно.

Участковый нажал на кнопку звонка, но из-за двери не раздалось ни звука. Тогда он начал молотить по двери кулаком. Долго молотил… Наконец, дверь распахнулась. На пороге стояла нетрезвая тетка лет тридцати пяти в грязном халате, пялилась бессмысленно.

— Здорово, Селезнева, — сказал Фомин. — С утра квасишь?

— Чиво? Ты чиво?

— Болт через плечо. Сынок-то дома?

— Чиво?

Фомин отодвинул бабенку в сторону, и мы вошли в квартиру. В одной комнате никого не было, только диктор с экрана «Радуги» рассказывал о поиске «Ан-12» в Хабаровском крае… Зато в другой храпели на диване два молодых парня.

— Во, — сказал участковый, — и Хитрый здесь… на ловца и зверь.

* * *

При обыске у Скандала нашли наркотики и самодельную дубинку. У Хитрого дома не нашли ничего. Когда они прочухались, то нагло пошли в отказ: не знаем никакого режиссера. Мы чего? Мы ничего… А часы на улице нашли. Но у Петренко были на руках показания бабы Вали, и он уверенно сказал: