мне сейчас делать? Пойти шум поднять, что молодого избили? А он меня просил об этом? Начнутся разборки, солдатик до конца будет придерживаться версии, что споткнулся и упал неловко. Ему в этой части служить, с дедами на одной броне сидеть. Погано всё это, конечно, но сделать ничего не могу. А то до меня этого никто не видел и не знает. Отцам-командирам эта ситуация даже на руку где-то — старослужащие поддерживают какой-никакой порядок и дают офицерам возможность иногда вздохнуть спокойно.

Блин, да и кто я такой? Летеха без права голоса. О происшествии я обязан доложить кому? Непосредственному командиру. Через его голову я прыгнуть не имею права. И что он мне скажет? Дайте догадаюсь с одного раза. «Товарищ лейтенант, идите и занимайтесь своими прямыми обязанностями».

Чтобы не изводить себя лишними мыслями, пошел проведать своего самого первого пациента — рядового Скворцова. Того парня, которому Георгадзе ампутировал ступню. Парень уже очнулся, грустно лупал глазами на потолок палатки.

— Как самочувствие, боец? — бодро начал я — Попить, утку?

— Спасибо, ничего не надо тащ лейтенант.

Скворцов, поморщившись попытался отвернуться.

— Ты это, не унывай. Ступня не хер — можно протез сделать. Будешь еще по танцулькам ходить, девок кадрить.

— Вы еще мне про Маресьева расскажите, — рядовой повернулся, губы у него задрожали. — Я сельский, из Владимирской области. Дома мать и еще трое братьев. Ну вот комиссуют меня, вернусь. И дальше что? Пенсию по инвалидности получать всю жизнь?

— Ну точно не в петлю лезть. Иди учиться, военным инвалидам полагаются льготы. Легко поступишь в любой вуз, получишь специальность. Советую идти на программиста учиться. Перспективная штука, за компьютерами будущее. И работа сидя на заднице, как раз для тебя.

— Точно? — солдатик заинтересовался. — У меня в школе была пятерка по математике!

— Ну вот… С этим разобрались. Давай ногу посмотрим.

Я размотал повязку, проинспектировал. Культя заживает пока что первичным натяжением. Есть краснота, отек, а с чего им не быть? Гноем не несет, гиперемия вверх не поползла, кость кожу не проткнула — считай, повезло. Как оно дальше сложится, не знаю, но вот сию минуту беспокоиться не о чем. Это потом уже будет реабилитация, протезирование, фантомные боли и прочие «радости» ампутации.

— Тут все пучком. Давай, держи краба, — я сунул Скворцову ладонь. — Главное, не кисни, жизнь не заканчивается, впереди полно чего интересного.

* * *

В конце дня Тихонов смог меня удивить. Порылся в каком-то ящике, и достал пузырек от раствора емкостью двести миллилитров. Открытый уже, закатка из фольги сорвана, осталась только резиновая пробка. Но прозрачная бесцветная жидкость налита была почти до краев.

— Вот, тащ лейтенант, держите, — протянул он мне пузырек.

Спрашивать, что это, было глупо. Достаточно открыть пробку, и знакомый любому гражданину в возрасте старше семи лет запах спирта сразу шибанул в нос.

— Это в честь чего? — удивленно спросил я. Понятно ведь, что дефицит и валюта.

— Ну… Работаем вместе, первый день… — почему-то замялся Валера, и вдруг спросил. — Домой позвонить хотите?

— Спрашиваешь, — ответил я. — Кто ж не хочет.

— Пойдемте, познакомлю с нужным человеком, — предложил Тихонов.

Узел связи был от нас не очень далеко, но я всё равно мысленно поблагодарил Копца за кроссовки. Пофиг, что бэу, зато насколько легче ногам!

Фельдшер на правах старожила прошел мимо всех препон на пути и постучался в дверь кунга. Появилась узенькая полоска света, прерванная посередине чьей-то головой, и после недолгих переговоров Валера подозвал меня поближе.

— Ну заходи, новый доктор, — раздался жизнерадостный голос изнутри. — Будем знакомиться.

Вы встречали абсолютно довольных людей? Ну, если они не жители Таиланда? Чтобы вот улыбка от уха до уха, и не придурочная, не фальшивая, а самая натуральная, от души? Гагарина за такую первым космонавтом сделали, чтобы весь мир полюбил нашего парня.

— Добрый вечер, — поздоровался я осторожно, заходя внутрь кунга. Хрен его знает, может, мужик просто обкурился, потому и лыбу давит. Хотя запаха травы не слышно. Обычные связистские ароматы, помноженные на жару и низкое содержание кислорода.

— Хорошо, если добрый, — засмеялся молодой, лет двадцати семи, наверное, парень в полосатой майке. — Давай знакомиться, я — Гриша. Демичев. Тому самому — не родственник, — хохотнул он.

— Андрей. Панов, — пожал я протянутую руку.

— Рассказывай, что за беда? Домой позвонить?

— Ага, вот и плата за связь, — вытащил я из кармана флакончик.

— О, медицинский, уважаю, — крякнул от удовольствия связист. — А то самогонка местная — грустная песня, достала уже. Давай, куда там тебе?

— В Москву, — и я написал на полях лежащей на столе «Красной звезды» свой домашний.

— Ну давай, жди, процедура долгая, — Гриша показал на табуретку. — Посиди пока.

Что-то он такое творил, с кем-то соединялся, бормотал непонятное, и минут через пять позвал меня:

— Ну иди, сейчас разговаривать будешь. Только учти, слушать тебя могут не одни уши, так что поосторожнее с государственной тайной, — хохотнул он и протянул обычную черную эбонитовую телефонную трубку.

Связь, конечно, аховая. Но голос Анечки я узнал и сквозь треск и шипение. Я даже не успел сообщить невесте свое местоположение, как она меня огорошила сквозь слезы:

— Андрееей! Как хорошо, что ты позвонил! Юрий Геннадиевич сказал, что Суслов вчера у-умер!

Меня как пыльным мешком по голове приложили.

— Точно?

— То-о-очно!

По ту сторону трубки лились слезки. И это я еще про Афган не сказал. Наверное, теперь и не скажу. По крайней мере сейчас.

— Не реви! Слышишь? Не реви, я придумаю, что делать. Запиши адрес. В/ч п.п. 71176 «А».

— Это всё? Я ничего не понимаю в этих обозначениях!

— Тебе и не надо. Главное, чтобы на почте понимали. Я постараюсь еще позвонить.

— Постой! А как ты устроился, что за госпиталь?

— Это не госпиталь, а медрота. Хорошо всё, сослуживцы отличные. Ни о чем не беспокойся, жди звонка.

Я повесил трубку, задумался. Размер задницы, в которую я попал все разрастался и разрастался.

По моему лицу Гриша что-то понял, переспросил:

— Случилось чего? Дома? — спросил он, глядя на меня.

— Не дома. Есть радио какое-нибудь? Лучше не наше. Можно на английском.

— Рубишь? Молодец, — отозвался Гриша, вращая рукоятку приемника. — Сейчас сколько? Ну вот