Обвинитель вел себя напористо и бесцеремонно. Когда первый свидетель кончил рассказывать, как он выбежал из квартиры на крики и увидел Серова, державшего за плечи изуродованного им человека, прокурор спросил:

— Можно ли сомневаться в том, что увечья жертве нанес подсудимый?

— Нет.

— Почему вы так думаете? — решил вмешаться судья.

— Так у него же была кровь на руках, — обиженно объяснил свидетель. — И он держал его своими ручищами, знаете, как курицу, когда шею сворачивают.

— Скажите, — продолжал прокурор, — вы заметили на лице подсудимого смятение или страх перед содеянным?

— Нет, я даже удивился. Он смотрел на него вроде как с любопытством, может, думал, что бы с ним еще сделать.

— Вы как-нибудь объяснили себе этот факт?

— Я подумал… говорят, там, в Афгане, они вытворяли всякое… Может быть, такие разборки для них дело привычное.

— У меня все, — заключил обвинитель.

Последняя сентенция свидетеля вызвала брезгливую мину у судьи, у адвоката — улыбку, а в зале — легкий шумок. Все ждали, что адвокат немедленно прицепится к этой реплике, но он задал совсем другой вопрос:

— Скажите, свидетель, у вас есть причины плохо относиться к Серову?

— Конечно нет. Вот еще.

— Значит, ваше заявление в милицию надо считать признаком хорошего отношения?

— А что тут такого? Он мне угрожал.

— За что?

— Просто так, ни за что.

— В заявлении говорится другое. Когда же вы дали ложные показания, сейчас или тогда?

— Ему взбрендило, что я приставал к его жене. Только этого не было.

Среди публики прокатился смешок.

— У меня все. Прошу приобщить данную справку к делу. — Адвокат положил на стол секретаря бумажку и сел на место.

Показания остальных свидетелей отличались лишь мелочами. Всех их своими вопросами, отнюдь не всегда корректными, прокурор подводил к предположениям, что второй эпизод дела Серова есть прямое продолжение первого эпизода, афганского. Следуя своей концепции, обвинитель стремился спаять оба эпизода дела в одно неразрывное целое. Это было очевидно. Но одновременно происходило невероятное: адвокат, по общим понятиям призванный противодействовать обвинению во всем, вплоть до мелочей, не только ему не мешал, но даже иногда и подыгрывал. Получалась игра в одни ворота, приводившая суд и публику в недоумение, а прокурору причинявшая беспокойство. Он чувствовал здесь подвох и последнему из свидетелей уже не стал задавать своих любимых вопросов.

Тогда сам адвокат небрежно спросил:

— Как вы думаете, мог ли подсудимый нечто подобное совершить ранее?

Судья было вскинулся — вопрос не лез ни в какие ворота, — но промолчал.

Свидетель загнанно оглянулся на прокурора, почему-то покраснел и выпалил:

— Ясное дело, мог.

Публика отреагировала взрывом смеха, и судье пришлось назидательно постучать карандашом по стакану перед тем, как закрыть заседание.

На второй день пошли свидетели защиты. По первому эпизоду у адвоката имелись письменные показания двадцати трех человек, но на суд он вызвал всего шестерых. Как только начался их опрос, в зале суда стала воссоздаваться — это почувствовали все — атмосфера той душной афганской ночи, которая настолько прочно врезалась в память каждого свидетеля, что ответ «Я не помню» не прозвучал ни разу.

Подробному исследованию подверглись пятнадцать минут той ночи, пять минут до момента «ноль» — момента начала криков пострадавшего, и десять минут — после. Для каждого человека был составлен график его передвижений, наблюдений и действий в эти пятнадцать минут. Сопоставление графиков разных людей дало превосходный результат. Все события получили точную привязку во времени. Показания в зале суда должны были лишь подтвердить точность предъявленных графиков.

Адвокат вел допрос жестко, вынуждая свидетелей говорить о подробностях, иногда и неловких. Солдаты потели, краснели, но отвечали. Например, одна пара курила косяк на двоих, и они уже собирались «снять пятку», когда услышали далекую автоматную очередь, а последние затяжки сделали, когда послышались крики, то есть в момент «ноль». Затем они увидели, как с вышки спускается человек. Этим подтверждались показания часового, что Серов начал спуск с вышки в момент «плюс пять секунд». Другой солдат справлял малую нужду и слышал доносившиеся со склона горы тявканье и плач шакалов, а застегивал штаны уже наспех, потому что услышал автоматную очередь и думал: сейчас будет боевая тревога. Но часовой и Серов на вышке тоже слышали плач шакалов и обменялись по этому поводу репликами, чем устанавливалось, что в момент «минус сорок» сержант находился на вышке. Так образовалась прочная сетка событий, не оставлявшая места для произвольных предположений. Теперь алиби Серова подтверждалось не только показаниями часового, которого, по намекам прокурора, сержант мог запугать, но и еще по меньшей мере трех человек. Предположение прокурора о том, что Серов, изувечив несчастного узбека, мог успеть вымыть руки до прихода остальных, тоже никуда не влезало, ибо сержант был у своего барака в момент «плюс двенадцать», а первая группа из четырех солдат прибежала туда же в «плюс четырнадцать». Даже если бы Серов был чародеем и за две секунды мог слетать в умывальную, то на этот счет были показания солдата, который стирал там свои носки — и делал это с завидным хладнокровием на протяжении всего эпизода.

Одним словом, у Серова было теперь алиби не простое, а многократное, можно сказать двухсотпроцентное. О недостаточности улик говорить не приходилось, речь шла о полном доказательстве невиновности по первому эпизоду. Концепция обвинения разваливалась.

Прокурору предстояло дать задний ход. Будучи опытным юристом, он, конечно, выкрутится из неловкого положения, это адвокат понимал, но достигнуто было главное: суду стало ясно, что хорошо проработанной версии у обвинения нет. Это значило, что последние фразы обвинительного заключения судья уже не будет рассматривать как полуфабрикат приговора, а станет внимательно оценивать каждое слово, в основном с позиций, не повредит ли оно его, судьи, репутации и служебному авторитету.

Обвинитель начал обходной маневр. У последнего свидетеля защиты, афганца, он спросил:

— Как вы думаете, что же случилось с погибшим солдатом? Я имею в виду… с тем самым?

— Думаю, что он двинулся. Мы тогда так и решили.

— От чего это могло случиться?

— От чего? От всего. От жары, от страха… там такое иногда примерещится. Или от ветра — как задует, так кажется, в мозгах песка насыпано.

— Вы можете себе представить, чтобы с вами случилось то же, что с ним?

Солдат мрачно усмехнулся:

— Не хотел бы я этого.

— Я тоже. Но вы можете это представить?

Последовала довольно долгая пауза.