Я им приказала.

Старейшина Дуркас, не обращая на меня внимания, поворачивается к мужчинам:

– Кто очистит эту тварь, избавит нашу деревню от ее греха?

Его слова приводят меня в ужас. Снова молю:

– Прошу, старейшина Дуркас, пожалуйста!

Но тот не отвечает, только поворачивается к отцу, который смотрит на меня. И в его глазах… неуверенность.

– Помни, это не твоя дочь, – говорит ему старейшина Дуркас. – Пусть она выглядит человеком, это демон, который в нее вселился, – демон, что призвал смертовизгов на наш порог и убивал наши семьи.

Призвал смертовизгов? Слова рвутся наружу сами собой так, что я ими давлюсь.

– Я не звала! Я не звала смертовизгов!

Однако ты заставила их уйти… напоминание змеей проскальзывает в мысли, но я гоню его прочь.

Старейшина Дуркас пропускает мои крики мимо ушей, он говорит с отцом.

– Ты принес ее нечистоту в нашу деревню. Очистить ее – твой долг.

К моему ужасу, отец мрачно кивает, делает шаг вперед и протягивает руку. Ионас вкладывает в его ладонь меч.

Когда клинок блестит, поймав луч тусклого света, мой страх достигает предела. Я отчаянно вжимаюсь в стену.

– Отец, нет! Прошу, не надо!

Но отец не обращает на мои мольбы никакого внимания, он приближается, пока не утыкает кончик меча мне в горло. Холодный, леденяще холодный… Я поднимаю взгляд на отца, пытаясь увидеть хоть намек на человека, который когда-то носил меня на плечах и оставлял для меня порции молока, где больше всего сливок, ведь знал, как я их люблю.

– Отец, пожалуйста, не надо! – По моим щекам текут слезы. – Я твоя дочь. Я – Дека, твоя Дека, помнишь?

На мгновение в его глазах что-то вспыхивает. Сожаление…

– Очисти ее, или за тобой и всей твоей семьей придут джату, – шипит старейшина Дуркас.

Отец закрывает глаза. Сжимает губы в жесткую, суровую линию.

– Я очищаю тебя во имя Ойомо, – провозглашает он, поднимая меч.

– Отец, нет!..

Клинок рассекает мне шею.

* * *

Я – демон.

Я понимаю это, как только открываю глаза. Я по-прежнему прикована к стене подвала, но мое тело снова невредимо. На коже нет ни единого шрама, ни изъяна – даже там, где отец меня обезглавил. Касаюсь шеи, чувствую под пальцами шелковистую гладкость, и из груди рвется всхлип. Исчезли даже детские шрамы.

Торопливо встаю на колени, склоняю голову в молитве.

«Прошу, не покидай меня, Безграничный Отец, – умоляю я. – Прошу, очисти меня от всякого зла, что мной овладело. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…»

– Он не услышит твоих молитв, – говорит из угла старейшина Олам. Похоже, теперь его черед меня стеречь. В отличие от остальных, он делает это скорее с восхищением, нежели с омерзением. – Он уже дважды изгнал тебя из своего Заземья.

Его слова пронзают мое сердце, подобно стреле.

– Потому что я демон, – шепчу я с едкой горечью страха и отвращения на языке.

– Именно. – Старейшина Олам не утруждает себя приукрашиванием ответа.

Ему и не нужно. Что за проклятое существо не умирает от обезглавливания? Даже смертовизг падет, если ему отделить голову от тела. Закрываю глаза, чтобы спрятаться от воспоминаний, стараюсь с выдохом изгнать из тела нарастающую панику.

– Где отец?

Старейшина пожимает плечами.

– Слег.

Что-то в его голосе заставляет меня напрячься.

– Когда?

– Пять дней тому назад, когда жилы твоей шеи протянулись обратно к телу и приросли.

К горлу снова подкатывает тошнота, и меня громко выворачивает наизнанку. В желудке, правда, мало что осталось, кроме воды и желчи. Как только приступ сходит на нет, я вытираю губы, мысленно отбрасывая бешено мечущиеся мысли и едкую вину.

Все эти годы отец терпел насмешки и жизнь изгоя – ради меня. Ради надежды, что однажды я пройду Ритуал и докажу всем, что мое место здесь, в деревне. Но я именно та, кем они меня называли, только хуже… много хуже. И вот что я теперь наделала.

Старейшина Олам продолжает за мной наблюдать.

– Твоя подруга Эльфрида чиста, ежели тебе интересно, – говорит он. – Тем не менее мы за ней приглядываем. Она провела с тобой немало времени. Никогда не знаешь, как подобные связи способны запятнать человека.

Его слова прожигают меня насквозь.

– Она невиновна, – шепчу я, ужаснувшись. Это я одна слышала смертовизгов. Это я ими повелевала… – Эльфрида здесь ни при чем.

Старейшина Олам пожимает плечами.

– Быть может. Полагаю, время покажет…

Его бессердечность раздирает мне душу, но я не могу над этим задумываться.

– Мой отец, – напоминаю я старейшине, – как его состояние?

Олам вновь равнодушно пожимает плечами.

– Долго не проживет. Если ты останешься бессмертной, – многозначительно добавляет он.

Я вздрагиваю, стыд и вина скручивают мои внутренности в тугой узел. Теперь я понимаю, почему здесь старейшина Олам, почему остальные сделали так, чтобы он занял место моего отца. Он умело заставляет людей принять его точку зрения. До того, как стать главой деревни, он был очень успешным торговцем. И он ухитрялся внушать покупателям желание приобрести ровно то, что ему было необходимо.

Ему не нужно проделывать то же самое со мной. Я опускаю взгляд на свои вены, желудок сжимается, когда я вижу их мерцание, сияющее внутри них золото, демоническую сущность, которая навсегда отмечает меня нечистой. Я хочу их вырвать, вгрызться так глубоко, чтобы их опустошить.

Внезапно я подумала о жителях деревни, что сидят по домам, как по норам, о больном отце, прикованном к постели. Даже об Эльфриде. Теперь я отчетливо помню страх в ее глазах. Отвращение. Что случится, если демон во мне вновь восстанет? Если решит наброситься? Напасть на деревню? Призвать еще смертовизгов?

Все эти разбросанные на снегу мертвые тела…

Мое дыхание сбивается, я пытаюсь его восстановить и отдаться на милость Ойомо. Старейшина Дуркас говорил, что оно повсюду, стоит только к нему потянуться – стоит только подчиниться Его воле.

И я подчинюсь. Сделаю все, чтобы смыть с себя скверну, грех.

Поднимаю глаза на старейшину Олама.

– Убей, – шепчу я, и по щекам катятся слезы. – Ты должен знать как. Я – кощунство в глазах Ойомо. Я – мерзость.

На губах старейшины играет мрачная улыбка. Победа.

– Говорят, душу очищает огонь, – бормочет он, снимая со стены факел и многозначительно глядя в пламя.

Из моей груди рвется новый крик, но я его сглатываю. Все будет хорошо, говорю я себе. Мне всего лишь нужно подчиниться, покориться огню, и, возможно, тогда Ойомо простит мне мою нечистоту.

И одновременно я понимаю: это ложь. Огонь меня не убьет. Пожалуй, ничто не сможет. И даже тогда я должна продолжать попытки – покоряться и терпеть боль, пока Ойомо снова не проявит ко мне благосклонность. Или Он не дарует мне милосердную смерть.

* * *

Цок. Цок. Цок.

По ушам бьет резкий, настойчивый стук.

Когда я с трудом открываю глаза, передо мной сидит женщина, маленькая и хрупкая, с головы до ног закутанная в темные одежды. Что еще странней, на ее руках белые, похожие на кости, железные перчатки. На их кончиках – заостренные когти, они тускло светятся в темноте подвала. Словно у женщины призрачно-белые руки. Белорукая… Наверное, я так и стану ее называть.

Заметив мой взгляд, Белорукая перестает барабанить пальцами. Из-под капюшона поблескивает деревянная полумаска, жуткий скорчившийся демон, разинувший в реве пасть. Я моргаю. На какой-то миг я было подумала, что это боевая маска, но такие носят лишь мужчины. Может, она снится мне в кошмарном сне? Или у меня просто горячка? Пожалуйста, пусть это будет просто сон. Пожалуйста, хватит боли… хватит крови.

Золотых рек, струящихся по полу…

Крошечные кинжалы впиваются мне в подбородок и шею.

– Нет, нет, ты не оставишь меня без внимания, алаки, – произносит Белорукая мелодичным голосом с сильным акцентом.

Я, задыхаясь, вырываюсь из ее перчаток. Это не сон, она действительно здесь! От ее плаща исходит аромат