— Ну в любом случае все будет по высшему классу. Если вздумаешь заглянуть — добро пожаловать. Ты, я полагаю, мастер на все руки.

— Обо мне не беспокойся. Но я вот о чем хочу спросить: ты что же, расстаешься со стариком?

— Сегодня встречаюсь с ним в последний раз. Однако мы расстаемся друзьями. А тебе-то какое до этого дело?

— Совершенно никакого. Я хотел поговорить с тобой о моем друге, Герде Хейне. Старик не дает ему рекомендацию.

— А он ее и не заслуживает.

— Может, замолвишь за него словечко перед стариком?

— Ты хочешь, чтобы я с ним сегодня была понежнее, так, что ли?

— Я думаю, у тебя и без этого получится…

— Запомни: «без этого» ничего в жизни не добьешься. Даром ничто не дается. Но я не из таких. Для тебя я сделала бы и за так, ха-ха. Впрочем, если тебе это поможет, то я добуду твоему Хейне рекомендацию.

— Спасибо тебе большое.

— Да не за что. Пока, малыш. Смотри, не утони на этом линейном крейсере. — И Дора скрылась в каюте капитана.

Когда она ушла, появился Хейне. Пока Тайхман разговаривал с Дорой, он наблюдал за ними.

— Ну что, она согласна?

— Согласна.

— Подумать только.

— Думать не вредно.

— Но благодарить ее я не буду.

— Она и не просила.

— Значит, моя рекомендация зависит от того, удовлетворит ли она сегодня старикана или нет?

— Я бы так не сказал.

— Ты, похоже, втюрился в эту овцу.

— Вовсе нет. Но она не такая уж и плохая.

— Это смотря как взглянуть.

На обед были свиные котлеты, бобы и картошка. Тайхман положил себе три полных черпака и взял две котлеты, полагавшиеся тем, кто ушел в увольнение. Затем он улегся на свою койку и решил, что война пока что штука вполне терпимая. Штолленберг и Хейне тоже разлеглись на своих койках, но заснуть не смогли; матросы пили шнапс и шумели. Когда шнапс кончился, они сходили на берег и принесли еще. Этот шнапс оказался похуже, но если ты уже выпил достаточно, то большой разницы нет.

— Медосмотр завтра в одиннадцать ноль-ноль, — крикнул боцман Швальбер. — Мы выходим в десять. Будет какой-то доктор в чинах из флотских. Так что вымойте шеи.

— Пошли они все к черту, — заорал Питт. — Что нам эти флотские? Я хожу в море двадцать лет и не собираюсь наряжаться перед этими пижонами. Пойду на осмотр в этих лохмотьях и покажу им свою голую задницу.

— А тебе ее и так придется показывать, — заметил Штюве. — Они захотят посмотреть, нет ли у тебя геморроя.

— Ну, они еще не то увидят, — прорычал Питт.

Его бутылка была пуста. Мекель был тоже хорош; он долбил кулаком по столу так, что бутылки приплясывали, а Хинш кричал:

— Спасибо нашему фюреру.

После того как он произнес это дважды, его повалили на койку. Тогда он затянул «Интернационал». Ему налицо набросили одеяло, но приглушенные возгласы «хайль» все равно были слышны.

— Я принес рекомендации, — объявил Хейне, входя с тремя конвертами в руках.

— Это старик тебе дал?

— Нет, Дора. Она отпечатала их на машинке, а старикан только поставил подпись.

Они прочитали их.

— Классные рекомендации, и к тому же ни одной орфографической ошибки. Я в восторге!

В своем конверте Тайхман нашел визитную карточку с адресом и припиской внизу: «Со следующей недели меня будут звать фрау Хольм».

«Мне это по фигу», — подумал он.

Они взяли по клочку бумаги, надписали «дополнение к заявлению» и прикололи их к рекомендациям. Они адресовали конверт инспектору Военно-морского училища в Киле. Хейне отнес его на берег, чтобы опустить в ящик.

Утром им объявили, что медосмотр отложен на двое суток, а примерка формы переносится на завтра. Срок окончания ремонта был продлен в четвертый раз. И они поняли, что попали на военно-морской флот.

После обеда они перекинулись в картишки по маленькой. Но после того как у Хейне за одну игру три раза оказался валет треф, они бросили играть. Остальные пили или устраивали тараканьи бега, но лишь немногие тараканы достигали финиша, большинство упирались в края дорожки. Если они бежали недостаточно быстро, их подгоняли зажженными спичками, отчего многие подыхали.

— Тайхман, поднимись-ка наверх, к тебе пришли, — крикнул кок Шмуцлер.

На пирсе стояла Дора.

— Привет, малыш. Есть свободная минутка? Хорошо. А теперь послушай: самое позднее через три дня мне нужны тысяча сто марок; если я не достану этих денег, то мое место займут. Я собрала только шестьсот. Больше нет.

— У меня сейчас нет денег, Дора; марок шестьдесят наберется, не больше.

— Я подумала, может, у тебя есть на примете человек, у кого водятся деньжата.

— Кроме профессора, поющего церковные гимны, я в Гамбурге никого не знаю, да и вряд ли он даст тебе денег на кафе.

— Я напишу расписку по всей форме.

— Я верю.

— И ничего нельзя сделать?

— Ничего. Что, все так плохо?

— Что значит — плохо? Просто не выйду замуж.

— А тебе без этого, конечно, не жить.

— Да, не жить, а почему — тебя не касается. Ладно, не обращай внимания, я справлюсь. Пока, малыш.

— До свидания.

— Послушай, я не хочу, чтобы ты думал, будто я прошу у тебя денег из-за этих рекомендаций… Я не такая, честно.

— У меня и в мыслях этого не было, поверь мне. И спасибо за рекомендацию.

— Ты доволен?

— Еще как. Хейне и Штолленберг тоже довольны.

— Я знаю. Хейне сказал мне об этом, когда благодарил перед моим уходом на берег. Но он не сообщил, доволен ли ты. Ну, пока.

Хейне валялся на койке и читал газету.

— Привет от Доры, — сказал Тайхман.

— Чего эта овца хотела?

— Хотела знать, доволен ли я рекомендацией и почему не сказал ей спасибо, как ты.

— Чушь. А что ей еще было нужно?

— Пятьсот марок.

— Дороговаты оказались рекомендации, — заметил Хейне.

— Они тут ни при чем. Если она за три дня не добудет денег, ее место займут.

— Пятьсот марок на дороге не валяются.

Боцман Швальбер просунул голову в дверь и сказал:

— Медосмотр завтра в девять. Построение в восемь. Всех проверю, чисто ли вымыты.

— Заткнись, — крикнул Штюве. — Если я недостаточно чистый для их светлостей, то пошли они…