собственным бессилием, я с отчаянием искал пути спасения. Именно в это время вспомнил, что в руках держал кинжал. Гнев и отчаяние удвоили мои силы. Сжав сильнее рукоять кинжала, с нечеловеческим криком я бросился к отцу. Через мгновение острая сталь разрывала его грудь. В это время в комнату ворвались мать, а за нею тюремщик, охрана, слуги…. »

Я закончил читать показания, сложил пергамент и отложил в сторону. Одно время мы оба молча смотрели друг на друга.

– И кто же все–таки настоящий убийца? – спросил я с недоумением.

– Этого я не знаю, – сразу ответил судья, будто бы ждал такого вопроса.

– Вот если бы вы смогли взять показания у князя перед смертью, то его рассказ многое прояснил бы.

– У меня скоро будут показания князя.

– Как? Откуда? – Удивленный, я с недоверием посмотрел на судью.

– Дело в том, что князь и не умирал, хотя от нанесенной раны его жизнь некоторое время находилась в опасности, и он пролежал в беспамятстве две недели. До определенного времени мы скрывали это, так нужно было для дела.

– Ну и что он говорит? Кто настоящий убийца, вернее я хотел сказать, кто же все-таки ранил его?

– Не знаю, именно сейчас я собирался навестить князя. Если хочешь, поедем со мной.

Князь оказался мужчиной средних лет, худой, с желтовато-землистым цветом лица. При нашем появлении он немного приподнялся с постели и с ожиданием посмотрел на нас.

– Как вы себя чувствуете, князь? – спросил Вамег, и на лице его промелькнула ободряющая улыбка.

– Лучше, сравнительно лучше. И головная боль прошла. Только рана немного беспокоит.

Больной посмотрел на нас. В его взгляде не было и следа интереса или любопытства. Это был уставший взгляд человека, которому уже все безразлично.

– Врачи сказали, что вы хотели меня видеть, что бы узнать, как все произошло на самом деле.

– Да, если это не причинит вреда вашему здоровью.

Вместо ответа князь только махнул рукой, сел на кровать более удобно и начал рассказывать.

– В то утро я один спустился в подвал, приказав слугам подождать наверху. Я знал, что предстоит тяжелая беседа. Несмотря на имевшееся у меня бесспорное доказательство, сердце мое и чувства никак не могли примириться с той мыслью, что собственный сын хотел меня убить. О, как я желал, чтобы все это оказалось сном! Или чтобы мой мальчик смог отвергнуть эти обвинения. Известно, что даже утопающий хватается за соломинку, поэтому и спустился к сыну. Сейчас знаю, почему так поступил: я готов был поверить любому вранью, лишь бы не оказаться перед страшным выбором – как поступить с сыном, который поднял руку на родного отца. Наверное, поэтому я не обратил внимание на те искры радости, которые промелькнули в глазах моей супруги, когда я открыл дверь в подземелья и начал один, без охраны, спускаться по лестнице. Войдя к сыну, двери оставил полуоткрытыми.

При виде меня Торнике упал на колени, и из его глаз полились слезы.

– Отец, я не хотел вашей смерти! Это все мама, мама! Она заставила! Даже сюда, в заключение, передала кинжал, чтобы я вас убил. Но я не хочу, не могу!

Как громом пораженный, я стоял и не знал, как поступить. Врагу не пожелаю того, что пережил тогда. В это время за спиной послышался холодный женский крик:

– Что стоишь, убей, пока он не пришел в себя!

Оглянулся и в дверях увидел Миранду. Жена с ненавистью смотрела на меня. Если бы взглядом можно было убить человека, я умер бы уже тысячу раз. Именно в это мгновение глаза мои открылись окончательно, и я все понял. Жена моя и сын вошли в сговор с целью убить меня, и Миранда сейчас спустилась в подземелье, чтобы собственными глазами увидеть, как ее хваленый отпрыск перережет мне горло. Наверное, это так и случилось бы, если бы Торнике в последний момент не испугался совершить задуманное. Все сговорились против меня. От обиды и злобы у меня помутился разум, в одно мгновение выхватил саблю и плашмя ударил ею сына. Кинжал выпал из его рук, а сам он раненый повалился на пол. Теперь я мог расправиться с обоими, но неожиданно потерял интерес ко всему. Передо мною стояли два предателя и, прижавшись друг к другу, со страхом и ненавистью смотрели на меня. Ну, хорошо, я расправлюсь с ними, а что дальше? Всеми обманутый и преданный, как буду дальше жить, дышать? В голове невольно промелькнула мысль: если все меня ненавидят, если всем я так мешаю, может, лучше самому уйти из этого мира, пока руки мои не обагрились кровью жены и сына? Разве стоит после этого жить? Несчастный, я нагнулся, взял выроненный сыном кинжал и ударил себя в грудь. Глаза мои заволокло туманом, все вокруг перевернулось, и я потерял сознание. Как видно, я не рассчитал хорошо удар, раз врачи смогли спасти мою жизнь. Сейчас даже не знаю, благодарить их за это, или наоборот. Ведь после того дня моя жизнь – уже не жизнь.

После мы пересказали князю рассказ супруги и показания сына. Он внимательно выслушал, и с недоумением посмотрев на нас, спросил:

– . . . И что же вас тут смущает?

– Как что? – в голосе судьи Вамега даже прозвучали нетерпеливые нотки. – Что же в действительности произошло в том подземелье, кто из вас троих поведал правду?

– Все три рассказа правдивы, – возразил немного удивленный князь.

– Но ведь так не бывает: эти три истории не могли происходить одновременно.

– Почему же нет? Вы говорите, что истина одна. Согласен, но в этой истории главным является не то, кто именно ударил меня кинжалом в том подземелье, а то, что мы все трое были способны совершить это убийство. Я думаю, что каждое их этих признаний, отдельно взятое, является частью правды, а полная правда состоит из суммы этих историй, насколько бы они не исключали друг друга, – подытожил князь свою мысль.

                           .   .     .    .     .     .     .    .     .      .      .     .    .     .     .     .     .    .    .

Закончив свое повествование, священник замолчал. Во мне проснулось любопытство, и я задал вопрос:

– И все-таки, что