Мало ли что до сих пор мама абсолютно всё в моей жизни улаживала. Разве от Бетти она защитит? Разве гарантирует, что Бетти больше ни ко мне, ни к мальчикам не полезет? Ещё как полезет, причём озлится — на неё ведь наябедничали. Не зря я смотрела в словаре слово «трудновоспитуемый». Весь смысл в том, что на таких мальчиков и девочек воспитательные беседы не действуют. А для более сурового наказания Бетти пока ничего не натворила.

Поэтому я сказала маме: — Ничего не случилось.

И открыла дверь. Монетка из копилки оттягивала карман, словно стальная наковальня. Генри с Джеймсом ждали во дворе. Зачем — непонятно. Всё равно, едва я появлялась на крыльце, они срывались с места. Обычно я и до середины сада не успевала дойти, а эти двое уже мчались по просёлку далеко впереди, разбрызгивая грязь или вздымая клубы пыли. Ни дать ни взять пара джиннов, которые истомились в сосудах и наконец-то получили свободу.

До самой вершины холма я шла в одиночестве. На поле, уже распаханном пóд зиму, кое-где рос ноголист — я им любовалась. Иногда мелькал олень. Каждый раз это было как потрясение: вот только что — пустое поле и вдруг — он, почти невидимый на фоне взрытой земли.

Тем утром с оленьей внезапностью возник Тоби. Я подняла взгляд — никогошеньки. Отвлеклась на секунду — и меня будто что-то толкнуло. Так и есть: вот он, Тоби, стоит и смотрит в мою сторону. Отслеживает. Я вздрогнула. Потом помахала ему. Он не отреагировал, но я не обиделась. Тоби общительностью не отличался. Зато несколько раз очень меня выручил.

Например, когда я шла по краю свежевспаханного поля и угодила ногой в сурчиную нору. Такое растяжение заработала, что сама домой нипочём бы не добралась. Вокруг — никого. Всё же я пару раз крикнула: «Помогите!» Тоби услышал. И пришёл. Это случилось в прошлом году. Я тогда весила поменьше. Но всё равно тащить меня вверх по холму было нелегко. Тоби тащил. Не на закорках, а на руках, как младенца. От него пахло прелым, оттепельным лесом. Или собакой, которая попала под ливень и начала отогреваться. Сильный, резкий запах, но не гадкий.

По пути я неуклюже благодарила Тоби: «Спасибо. Извините за неудобства. Как мило с вашей стороны». Потом, уже перед крыльцом, сказала ещё: «Может, хотите воды попить?» Тоби отмалчивался. Но без скрытой досады. Просто не отвечал и всё. За водой в сени он не пошёл. Посадил меня на ступеньки и скорей прочь. Успел скрыться прежде, чем мама дверь распахнула.

Ещё был случай. Папа застудил поясницу, причём в разгар уборки тыкв. Слёг на два дня. Мы, ребята, с мамой и дедушкой поехали поутру в поле. Настроились работать без папы. Приезжаем — а тыквы уже в прицепе (мы его накануне прямо там и оставили). Уложены рядами, одна к одной. Хоть сейчас на рынок вези. Братья и дедушка не поняли, кто это постарался. А я знала: это Тоби. Представила, как он трудится ночью при свете луны и фонаря, грузит тыквы, а ведь некоторые из них такими большущими уродились, здоровому мужчине одному не унести.

Мама в тот день испекла тыквенный пирог персонально для Тоби. Дала мне, сказала: оставь в конце подъездной аллеи. Пирог был ещё горячий. Я долго ждала Тоби, даже пирог остыл. Всё озиралась, а Тоби не шёл. Тогда я положила пирог в ящик — мы там оставляли для Тоби гостинцы и ношеную одежду. Через два дня я нашла в ящике чистую тарелку из-под пирога. Рядом был букетик — веточки древогубца с красными нарядными ягодами и лиловые дикие астры. Букетик Тоби заботливо перевязал прочным стеблем пырея.

* * *

Я продолжила путь. Дорога вела вниз, в лощину. Я шла беззаботно. Генри и Джеймс своими воплями распугали даже окрестных медведей, не говоря о всякой мелочи. Что касается змей, они в такой час определённо лежат где повыше да потеплее. А Бетти… почему-то я была уверена, что Бетти будет ждать меня ПОСЛЕ уроков. Тут-то она и выросла прямо передо мной. Как из-под земли.

В руках она держала палку. Не такую здоровенную, как накануне, но это-то как раз меня и напрягло. Вчера Бетти хотела произвести впечатление. Потом, наверно, сообразила: большая, длинная палка ей самой не по руке. Не размахнёшься. И выломала новую. Свежую. Которая больнее бьёт.

— Привет, Бетти.

Я не сбавила шаг, хоть и перетрусила. Хотела просто пройти мимо. Бетти заступила мне дорогу и протянула руку:

— Вместе пойдём. Давай, чего там у тебя.

Я чуть было не поправила её. Хотела сказать: «Не чего, а что». Хотела шмыгнуть сбоку. Быстро передумала. Лучше не надо. Всё равно не выйдет.

— Мы совсем не богачи, — выдавила я. Хоть этот момент проясню. — И у меня для тебя ничего нету.

Просторечное «нету» вместо «нет» меня саму покоробило. Не знаю, как оно вырвалось. Должно быть, мне хотелось подладиться к Бетти, опуститься самую малость до её уровня. Может, сработает. Может, на сегодня обойдётся.

Я и шагу не сделала, как Бетти согнула свою палку наподобие лука. Мишенью она выбрала моё бедро — синяк на бедре скрыт от посторонних. Я все силы собрала, чтобы в лице не измениться, чтобы Бетти не видела, как мне больно.

— Давай, чего принесла, — повторила Бетти. Противно было отдать ей даже такую ерунду, как пенни.

— Вот, возьми, а больше ничего не получишь. — Я держала монетку в ладони, будто собиралась кормить собаку. — Можешь не просить. Всё равно не дам.

Бетти покосилась на монетку, взяла её двумя пальцами, заглянула мне в лицо:

— Чего это? Пенни? И всё?!

— На пенни можно купить целых два леденца.

— Сдались мне твои леденцы! — Бетти отшвырнула монетку. — Завтра другое чего-нибудь принесёшь. Получше.

Вот уж нет. Пусть она меня ещё раз стукнет — не видать ей подношений как своих ушей.

— Даже не рассчитывай, Бетти. Почему ты такая злюка? Если исправишься, — (я сама не верила в это «если», и уж конечно, сомнение сквозило в моём голосе), — мы могли бы дружить.

Бетти в ответ замахнулась палкой. На сей раз удар пришёлся по запястью. От боли я рухнула на колени, стиснула, прижала к животу повреждённую руку. Не сразу решилась поднять взгляд. У Бетти лицо как-то размякло, челюсть отвисла, обнажив зубы. Чем-то она сейчас походила на приблудную собаку — время от времени такие собаки пытались прибиться к нашим, с фермы, но те их всегда прогоняли.

Пальцы Бетти сильнее сжали палку. Сейчас снова ударит, поняла я. И расплакалась. Бетти передумала бить. Вся подобралась, глаза стали ясными, злыми.

— Соплячка, — процедила Бетти. — Не забудь, чего я сказала. Станешь ябедничать — до меньшого доберусь. Вставай давай.

Я кое-как поднялась, нетвёрдым шагом пошла вперёд. Возле поворота оглянулась. Бетти голыми руками шарила прямо в зарослях плюща — там, куда забросила пенни.

Вечером я пошла к тёте Лили. Застала её перед зеркалом. Тётя Лили расчёсывала волосы. Долго, тщательно. Потом накрасила губы, но сразу стёрла помаду.

— Что тебе, Аннабель?

Она не оглянулась на меня — ей всё отлично было видно в зеркало.