Магистр говорил. Всеволод слушал. Эржебетт молчала. Они были заперты втроем в мрачном подземном склепе. И склеп этот сейчас был их тесным мирком, в котором решалось что-то важное, что-то судьбоносное для всего остального людского обиталища – того, которое осталось снаружи, за толстой каменной кладкой и еще более толстым слоем земли.

Магистр говорил…

– Рано или поздно лидерка вытянула бы из тебя всю силу Изначальных и всю жизненную силу, обратив твою кровь в никчемную подкрашенную водицу, а тебя самого – в хладный труп. Уж не знаю, на сколько бы ночей тебя хватило, но к счастью, в этом замке ночь – пора войны, а не любви.

– К счастью?! – у Всеволода нервно дернулись уголки рта.

– Именно так, – строго сказал Бернгард. – Для тебя – в первую очередь. Я, как мог, заботился о том, чтобы от заката до рассвета вы с Эржебетт не оставались наедине ни на минуту. Чтобы у тебя не возникало ни единой мысли о любовных утехах. Ни до штурма, ни после. Ну, а уж во время ночных битв тебе самому было не до того. Однако Эржебетт чуяла твою силу. И жаждала ее. И сдаваться не собиралась. Она лишь дожидалась удобного момента. И вполне могла дождаться.

– А чтобы этого не случилось, ты послал к ней своего человека с раствором адского камня в латной перчатке? – не отводил глаз от магистра Всеволод. – Воспользоваться потаенным ходом он не смог, поскольку сундук, закрывавший лаз, в ту ночь был подперт столом. Проникнуть в нашу с Эржебетт комнату можно было только через дверь, возле которой я и застал твоего посланца. Скажи, что должен был сделать этот рыцарь? Облить Эржебетт жидким серебром? Напоить ее?

Вяло усмехнувшись, Бернгард ушел от прямого ответа:

– Сейчас ты все понял неверно, русич. А тогда – появился не вовремя. Ты слишком беспокоился за Эржебетт и после того случая уже не пожелал расставаться с ней. Ни днем, ни – что гораздо хуже – ночью. Даже во время штурмов ты держал ее подле себя. В общем, ситуация осложнилась, и вас следовало разлучить любой ценой.

– И по твоему приказу в Эржебетт пустили стрелу с зазубренным наконечником и надколотым осиновым древком?

– По-моему, – не стал спорить магистр. – Пришлось пролить немного ее крови, чтобы сохранить силу твоей. Впрочем, у меня были основания предполагать, что ты не дашь Эржебетт истечь кровью. Я не ошибся.

– Почему ее только ранили? – спросил Всеволод. – Почему не убили? Стрелок оказался никудышным? Или ты опасался, что я оставлю стены и поведу своих людей против тебя?

– Такое тоже могло случиться, – серьезно ответил Бернгард. – Ты находился под чарами лидерки и ведьминой волшбой. Но главная причина все же в другом. Эржебетт нужна мне живой. Мне нужна ее кровь… та часть ее крови, которая прежде принадлежала ведьминой дочери и которая по сию пору несет в себе силу Изначальных.

Всеволод нахмурился:

– Зачем тебе ее кровь?

– Чем-то надо закрывать брешь между мирами, русич, – ответил Бернгард. – Кровь на кровь, слова на слова – и порушенная граница восстановится. И Набега – настоящего Набега – уже не случится. И вообще не будет никакого Набега. Надеюсь, крови Эржебетт хватит, чтобы запереть Проклятый проход.

Ах вот оно что!

– Вот почему ты с самого начала убеждал меня отдать тебе Эржебетт?

– Потому. – Утвердительный кивок.

– Вот почему охотился за ней?

– Потому. – Еще кивок.

– И вот почему сейчас держишь ее здесь? В осиновых тисках, в серебре и стали?

– Поэтому.

Третий кивок. И – разъяснение:

– Это не убьет Эржебетт, но будет помехой ее волшбе. Осина, впечатывающаяся в плоть, вытягивает колдовскую силу, осина не дает лидерке прельщать и соблазнять, как прежде. Шипы серебряной решетки сдержат вервольфа, если Эржебетт попытается перекинуться в зверя, а сталь не выпустит наружу человека. Эти колодки и эту клетку изготовили по моему приказу вскоре после вашего появления в замке. Как видишь, и то и другое пригодилось. Лидерка все же попала ко мне в руки, чему ты, русич, по своему неразумению, так долго и упорно препятствовал.

Всеволод вздохнул. Да, по неразумению. Да, препятствовал. Препятствовал…

– Погоди-ка! – Всеволод вспомнил то, о чем позабыл в череде внезапно навалившихся откровений и потрясений. Но о чем забывать никак не следовало. Ради чего он здесь, в этом склепе – вспомнил.

А вспомнив, – выпалил:

– Кто убил моих дружинников, Бернгард? Тех, кто охранял Эржебетт?

– Не я, – спокойно ответил тевтон. – В этом ты можешь не сомневаться. Я участвовал в дневной вылазке – ты знаешь…

– Но и не лидерка. Это я знаю тоже. Теперь – знаю. Выходит, твои люди, оставшиеся в замке?

– Тебе известно, сколько их было, русич. – Бернгард неодобрительно качал головой. – Думаешь, они смогли бы так просто совладать с охраной Эржебетт? И потом… Подумай о том, как погибли твои дружинники.

– Они обескровлены! – вздохнул Всеволод. – Их испили.

– А братья ордена Святой Марии, бьющиеся против нечисти бок о бок с твоими воинами, не пьют человеческой крови.

– Тогда кто?! – вспылил Всеволод. – Я не спрашиваю, Бернгард, кто выкрал для тебя Эржебетт. Я спрашиваю – кто испил моих дружинников? Кто, прах вас всех побери, это сделал?! Ваш пресловутый замковый упырь, о котором столько говорят? Он все-таки существует?

– Ты узнаешь об этом позже, не сейчас. Сейчас у нас с тобой разговор о ней.

Бернгард кивнул на саркофаг.

– Послушай, сакс… – едва сдерживая ярость, прохрипел Всеволод.

– Нет, это ты меня послушай, русич. – Магистр повысил голос: – Мертвым уже не поможешь. Нам нужно думать о живых. О пока еще живых. Которых может спасти только сильная кровь. Кровь этой лидерки. Или твоя кровь.

– Что?! – Всеволод недобро прищурился.

Молнией полыхнула неожиданная догадка. Слепящими отблесками – озарение.

И – следом – жуткое, гнетущее, затмевающее все и вся разочарование. И з-з-злоба. Страшная. Жуткая.

– Сильная кровь, говоришь? Кровь лидерки или моя кровь?

Из глаз Всеволода изливалась лютая… лютейшая ненависть.

– А скажи-ка, Бернгард, только честно скажи… Для чего во главе дружин, отправленных сюда, были поставлены лучшие сторожные воины, каждый из которых мог оказаться потомком Изначальных? Скажи, зачем тебе понадобились мы? Зачем понадобился я? Моя сила? Моя кровь? На самом деле – зачем?

Всеволод смотрел прямо. В глаза прямо. В душу собеседника. В закрытую, наглухо замурованную душу тевтонского старца-воеводы. Смотрел, пытаясь проникнуть сквозь засовы, запоры, глухую кладку…