— Да.

— Могу я, по-вашему, оставаться в этом доме, постоянно думая о том, что он может вновь наброситься на меня? Я не могу заснуть, зная, что его кровать аккурат над моей спальней. Когда я слышу наверху какие-то звуки, я не знаю, как их воспринимать: то ли этот чокнутый трахает свою жену, то ли вылезает из кровати, чтобы спуститься ко мне.

— Пожалуйста, мисс Уидмер.

— Пожалуйста — что? Это мой дом, какая мне от него польза, если я в нем не чувствую себя в безопасности.

— Постарайтесь успокоиться.

— Мое тело — не общественный писсуар, куда какой-то псих может совать свой конец.

— Пожалуйста, успокойтесь.

— Я успокоюсь, когда буду в безопасности. Когда он сядет в тюрьму. Почему вы так на меня смотрите?

— Как?

— Словно никогда не видели такой, как я.

— Извините. Пожалуйста, не волнуйтесь.

— Не буду, когда он сядет в тюрьму.

Пожалуйста, помогите мне отправить его туда. Если б я знала, как это сделать, то не обращалась бы к вам за помощью. Я закрыла глаза, медленно, медленно вдохнула полной грудью. Он думает, что у меня истерика. Я должна вернуть контроль над собой. Отец частенько говорит, что эмоции не чужды никому из нас, отвращение, злость, ярость, — разница в том, как мы можем их контролировать. Выдать свои чувства есть проявление слабости. Удариться в истерику для нас недопустимо. О боже, какие же мы вымуштрованные!

Я открыла глаза, приняв решение. Этот человек старается мне помочь. Мне необходима его помощь.

— Так-то лучше, — кивнул Томасси.

— Извините.

— Я вас хорошо понимаю. Можем продолжать? Мне нужно кое-что уточнить.

Я кивнула.

— Сколько квартир в доме?

— Шесть, — следи за голосом. — По две на этаже.

— Как я понимаю, вам там нравится.

— Из окон открывается красивый вид на реку. Комнаты большие. Квартплата невелика. Жить там удобно, — квартира не принадлежит моим родителям.

— У вас есть договор на съем квартиры?

— Я не собираюсь переезжать.

— На какой срок заключен договор?

— Еще на два года. Изнасилование — веская причина для расторжения договора?

— Сомневаюсь. Этот мужчина… вы знаете его фамилию?

— Козлак, — он возник перед моим мысленным взором, снимающим штаны. Я могла его убить.

— Вы что-то говорили о его жене.

Не понимаю, как кто-то может с ним жить.

— Я знаю, что у него жена и двое детей. По меньшей мере, двое. Вы не ответили на мой вопрос. Вы мне поможете?

Зажужжал аппарат внутренней связи.

— Никаких звонков, — бросил он, даже не повернувшись к столу.

— Спасибо, — вырвалось у меня.

Томасси выглядел так, словно прежде никто не благодарил его за решение не отвечать на телефонные звонки.

— Залог в вашем случае я брать не буду, но вам придется расплачиваться со мной раз в месяц.

Я кивнула.

— Я, возможно, обойдусь вам недешево. И не могу обещать желаемого вами результата.

Неплохую он нашел себе работенку, подумала я. И вершки его. И корешки.

— Что значит, недешево?

— Возможно, две тысячи в месяц на предварительном этапе. Если будет суд, вам придется заплатить еще пять или десять тысяч.

Таких денег у меня нет.

— Я уверен, что ваш отец заплатит за вас, если возникнет такая необходимость.

Я не хочу зависеть от кого-либо.

— Послушайте, мой отец берет почасовую оплату. Вам это не подходит?

— Честно говоря, нет. Мне некогда фиксировать продолжительность телефонных разговоров и кабинетных бесед. Если мой клиент обвиняемый, гонорар я обычно беру вперед.

— Я не обвиняемая.

— Поэтому сейчас я ничего у вас не прошу. Счет вы получите позже. Идет?

Разве у меня есть выбор?

— Вы можете рассчитывать на мою объективность. Пока я не могу сказать, какими будут мои действия. Это не обычный судебный иск. Я не могу подавать в суд на этого Козлака, обвинительный процесс может начать только прокуратура. Я достаточно хорошо знаю Канхэма. Скорее всего, он будет упираться изо всех сил. Едва ли он захочет выносить это дело на Большое жюри.

— Почему? — вновь в моем голосе истерические нотки. Я должна сохранять спокойствие.

— Желаете получить честный ответ? В этом иске он увидит угрозу для нормального функционирования прокуратуры. Есть и другие причины.

— Какие?

— Оставьте это мне.

— Я хочу знать.

— Канхэм — политик.

— При чем тут это?

— Пожалуйста, выслушайте меня. Вот как рассуждает Канхэм: мужчины составляют половину избирателей. Большинство мужчин, имеющих право голосовать, знают, что при сексуальном контакте обычно имеет место определенная степень насилия. Канхэм придет к выводу, что, доведи он это дело до суда, большинство мужчин, не ассоциируя себя с насильником, будут, подсознательно или нет, защищать себя. Часть женщин отнесется к вам сочувственно, большая часть, чем пару лет тому назад, но домохозяйки среднего возраста сочтут, что современная молодая женщина, простите, обходящаяся без бюстгальтера, сама ищет неприятностей на свою голову. То есть, по мнению Канхэма, большинство голосов будет не на вашей стороне.

— Козлак изнасиловал меня!

— Это необходимо доказать!

— Для меня все ясно!

— Вас среди присяжных не будет. Так что первым делом надо убедить Канхэма в необходимости судебного разбирательства.

— Да это же пустое дело. Пытаться понять ход мыслей других людей.

— Вот тут-то и пригодится мой опыт.

— Но все понятно и так. Козлак нарушил закон.

— Если бы каждый, кто нарушает закон, оказывался в суде, большая часть населения выстроилась бы в очередь на скамью обвиняемых. И судьи сотню следующих лет рассматривали бы дела одного года. Смотрите сами, мисс Уидмер: допустим, я уговорю прокурора выдвинуть обвинение, допустим, Большое жюри на основании обвинительного акта передаст дело в суд, допустим, судья вынесет обвинительный приговор, — сами видите, сколько тут допущений; вы будете платить за квартиру и продукты для жены и двоих детей?

— Вы сумасшедший?

— Я — нет, да и Канхэм в здравом уме. Отправляя этого человека в тюрьму, вы удлиняете список получающих пособия. Никуда не годная политика.

— Вы циник?