– Ну что вы! Поверьте, мне хорошо известна ситуация, когда мать не принимает будущую невестку. За что Марфа ее невзлюбила?

– Родня Салтыковых поработала, а потом дело дошло до ультиматума: «Или я, или она – обе в одном царстве не уживемся». Прямо как на одной коммунальной кухне… А представьте, что книга и стило действительно могли стать охранной грамотой романовского рода, а Марфа по бабской дури и злобе все нарушила. Во всяком случае, сыну и его невесте столько горя принесла. Она любовь убила, а там, где убивают любовь, ничего хорошего не вырастет. Там пустота и, если хотите, смерть.

Михаил попросил разрешения закурить. Анастасия Николаевна не возражала. Она украдкой рассматривала его. Подумала почему-то: рядом сидит аристократ, который маскируется под пролетария. Красив, благороден и, скорее всего, счастливо женат.

Он смял папиросу, так и не закурив:

– Анастасия Николаевна!

– Можно просто Настя.

– Спасибо! Если вы не спешите, расскажите мне про них прямо сейчас. Сегодня ночью, после того как книгу нашел, приснилась мне старая монахиня. Была она одета во все черное, что-то зло вещала, но слов во сне было не разобрать. Странно это.

– Я не спешу. Муж в отъезде, детей у меня нет, и отец мой пока не со мной. Никто меня дома не ждет.

– Вы замужем? – Вопрос Михаила прозвучал несколько более разочарованно, чем следовало.

– Два года как. А вы разве не торопитесь к жене?

– Овдовел пять лет назад.

– Простите. Тогда, если нам спешить некуда, слушайте. Но учтите, это долгая история.

Марфа отходила. Уже месяц не вставала она с постели, а последние три дня отказывалась от еды и лишь пила воду со святых мощей, изредка и помалу. Приказала священника позвать для последней исповеди, а остальную челядь услала вон. Тот явился ни свет ни заря, но она уже не спала, находясь между явью и мороком которые сутки.

– Холодно мне, как холодно. Велите еще одеял и топите печи. Почему не топлено?!

– Топим, матушка государыня. День и ночь топим!

В почивальне стоял сухой жар, как в бане, но царица мерзла. Доктор говорил, что это от того, что не бежит у ней кровь по телу, отходит она…

Марфа открыла глаза и, узрев духовника, обратилась к нему:

– Во имя Господа нашего, Иисуса Христа, прими исповедь мою. Случилось мне видение, когда перед святым угодником, чудотворцем Макарием молилась о вызволении супруга моего Филарета из плена. Постилась, как подобает, и в день оный ничего, кроме воды, не принимала. Явилась мне Богородица и говорила со мной, батюшка. Долго говорила, а видела ее, как тебя. Только спервоначалу яркий свет посреди ночи разлился в келье моей… И обещала я все исполнить по воле ее. Но…

Марфа вздохнула тяжко и замолчала надолго. А священник терпеливо ждал, покуда она вновь соберется с силами говорить.

– Грешна я, батюшка, тем, что не сдержала обет, данный мною Богородице. Нет мне прощения! За то и гореть мне на вечном огне в геенне огненной, что я волю свою выше Божеской поставила, – в том и грешна…

Она замолчала, а потом начала говорить шепотом, скороговорками, непонятностями:

– Опять ты, Мария, уйди, не мучай. Зачем пришла? Я сына берегла от супостатов! Не было у тебя детей, не знаешь, каково это! Не плачь. Знаю, что по моей вине бездетна осталась, прости. Мне за это перед Богородицей ответ держать. Страшно!

Марфа завыла по-звериному, заметалась на подушках.

Духовник ждал, не зная, что делать дальше, здесь ли еще Марфа или в видениях своих пребывает. Но вот затихла она, и он, продолжив молитву, заметил, как лицо ее разгладилось, а дыхание стало легким.

И услышала Марфа в тот миг пение ангелов. Светло вокруг стало, и вновь пережила она всё: детство свое и юность; сватовство Федора и замужество; рождение детей, гонения и заточения многие; возвращение в Москву и венчание Михаила на царство – мельком все это пробежало перед взором ее. Но в голове вдруг музыка загремела, скоморохи в ярких колпаках в дудки свои заиграли. Вот оно, праздник скоро! Сына пора сватать!

В тот год исполнилось Михаилу двадцать. Был он хорош собой и царствовал уже четыре года как, но оставался мягок сердцем и характером нестоек. Тревожилась Марфа, ночами не спала: пора найти сыну невесту, дабы через наследника престол укрепить. Хотелось праздник устроить, большой праздник на Руси. Негоже молодому мужчине далее одному оставаться. А о здоровье сына кому, кроме матери, подумать? Но столько всего пережито было, что и о другой стороне все чаще задумывалась Марфа, не смыкая ночами глаз: так бы исхитриться женить Мишу, чтобы не было ему козней от бояр и дворян, к трону приближенных, и новые родственники не стяжателями были бы, а людьми честными и богобоязненными. Все кругом власти да денег хотят, а хочется всю власть сыну родному: чтоб страну в кулак собрал и чтоб сильней той страны на свете не было! Да ведь слаб он характером. Какой там кулак? Нет, самой придется все строить и самой опору средь верных людей искать!

На сей раз аж задохнулась Марфа от мыслей своих и девушку кликнула воды испить.

И вот уже гонцы с грамотами по всем русским городам-весям заспешили. Было в тех грамотах повеление высшее: девок возрастом старше шестнадцати лет дома не прятать, а на смотр наместникам везти. Всех – богатых и знатных, и тех, что пусть не богаты, но собой хороши. И чтоб росту были высокого, и чтоб голова невелика, а ладони и стопы малы и не широки. И чтоб в семье была не единственным чадом, но одним из многих, что о плодоносном чреве свидетельствует.

Повалил народ из деревень и городов малых да великих, и везли дев множество, одна другой краше. А наместник своим взглядом строгим отбирал из них лучших да в столицу отправлял с родителями. В Москве смотр учиняли уже бояре, отобрали из всех пятьдесят самых красивых. А потом представили матушке Марфе, и та на свой вкус выбрала с полдюжины. Хитра была Марфа: всем девицам, вроде как с дороги да с устатку, баньку устроила. Не простую баньку – царскую. А царская банька с мыльней не токмо велика: была там комнатка секретная, в ней окошко проделано, из мыльни невидное, а ключ у Марфы одной, и более ни у кого такого ключа не было.

Как баньку затопили, пошли девы мыться. А Марфа укрылась в той комнатенке и глядеть стала, нет ли у какой из них неправильности в теле, изъяна какого. А девы о том не ведали, и потому смущения в них не было.

Вышла из комнаты Марфа довольная, улыбается. Вперед холодно было в бане, и туман все окошко застил, а как нагрелось, то увидела, что все хороши, все пригожи: и косы до полу, и тело белое да чистое у каждой, аж глаза разбегаются! Но одна среди всех более других приглянулась – взгляд ласковый да кроткий, и статная, и осанистая, будто царицей родилась!

То и была Мария Хлопова. Привел ее дядька, Гаврила Васильевич. Были они из московских дворян, что сама Марфа приблизила за верное служение. Марфе это по душе пришлось, что свои, не пришлые. Да и девица хороша: высока, стройна, и не худа, но и не распирает тело безмерно. Ладони и стопы узкие, а бедра, напротив, широкие, в родах подспорье.